Публикация подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта № 14-01-00349.

Попытки сравнительного изучения традиционной культуры и отдельных ее элементов в широком временном диапазоне давно предпринимаются в гуманитарных науках. Учеными выработаны ряд подходов и методов, которые позволяют, по их мнению, выявлять особенности изучаемых элементов в различные исторические периоды и датировать их. Наибольших успехов в диахронных исследованиях добились представители эволюционного подхода, делавшие упор на процессы исторического развития культуры и ее составляющих: семьи, брака, религии, материальной культуры и др. [1, с. 29-63]. Они сумели создать относительную шкалу датировок различных элементов культуры, которая в целом используется до настоящего времени.

Более сложными оказались разработки по созданию методов и шкал абсолютных датировок. Самых крупных результатов здесь добилась археология, в рамках которой разработаны методы и созданы абсолютные шкалы по различным культурам прошлого [2]. Однако эти знания касаются главным образом материальных аспектов культуры, в то время как данные по духовной сфере сводятся к отдельным сюжетам (погребальный обряд), а многие элементы нематериальной культуры остаются terra incognita для археологов, и представления о них носят во многом умозрительный характер.

Предметом настоящего исследования является анализ методов датирования элементов традиционной культуры в этнологии и фольклористике. Как указывает К.В. Чистов, представителям этих наук «обычно приходится удовлетворяться относительной датировкой исследуемых произведений, т.е. условным отнесением их к тому или иному историческому слою, предшествующему другому, столь же условно реконструируемому либо следующему за ним. Надежные абсолютные датировки… чрезвычайно редки…» [3, с. 177, 183]. С этим можно полностью согласиться.

Причину различий в результатах работы археологов и этнографов, фольклористов, лингвистов следует видеть в материалах, с которыми они имеют дело. «В отличие от лингвистических данных, которым часто недостает пространственной и хронологической определенности, – говорит В.В. Седов, – материалы археологии конкретно-историчны» [4, с. 38]. Как справедливо подчеркивает Н.И. Толстой, в руках археолога «оказываются осколки, отдельные фрагменты или “кирпичи”, которые ему не нужно восстанавливать, а нужно датировать и атрибутировать и на их основании воссоздавать культуру» [5, с. 45]. То есть археолог всегда имеет определенный объем артефактов, представляющих подлинные фрагменты культур различных исторических эпох, которые нужно представить в виде целой культуры или целостного элемента. В определенной мере сходной с работой археолога оказывается и работа историка, опирающегося на подлинные письменные свидетельства разных эпох.

Этнограф, фольклорист имеют дело главным образом с материалом 2-й половины XIX – XX в. Основными его достоинствами являются полнота и системность, отсутствующие у археологических артефактов. В то же время этнография и фольклористика обладают очень малым числом первичных материалов, относящихся к позднему средневековью, не говоря о более ранних периодах. «Крайняя бедность, а для некоторых слоев и форм древнеславянской народной духовной культуры и полное отсутствие памятников делают нынешние славянские народные культурные диалекты единственным источником для… реконструкции древнейшего состояния славянской духовной культуры», – указывает в этой связи Н.И. Толстой [5, с. 47].

Несмотря на серьезные различия в источниковедческой базе в этнографии и фольклористике, с одной стороны, археологии и истории, с другой, они имеют много общего в методах изучения материалов. В частности, повсеместное использование в диахронных исследованиях получили ареальный подход, ретроспективный, типологический, аналоговый, сравнительно-исторический, структурно-функциональный и картографический методы. О достоинствах и слабых местах этих методов и пойдет далее разговор.

Менее всего требует пояснений ареальный подход, получивший активное развитие со 2-й половины XX столетия. Главной причиной его популярности стала необходимость выявления общего и частного в культуре или отдельных ее частях, что было невозможно в рамках прежних макроэтнографических и фольклористических исследований. Понятно, что чем меньше территория (конечно, до определенной степени), тем более досконально может быть выполнена детализация и большей получается глубина анализа материала.

Занимаясь ареальными исследованиями, ученые порою используют понятия «архаических» и «неархаических» зон. По мнению Н.И. Толстого, первые представляют собой территории с наличием «определенной устойчивой системы духовной культуры традиционного типа», сохраняющие ряд архаических элементов и черт. В ареале выделяются центр и периферия, в первом из которых нередко сосредотачиваются инновации, в то время как на периферии – архаические черты. Впрочем, порою, центр и периферия не столь четко противопоставлены друг другу [5, с. 50].

Ретроспективный метод исследования заключается «в поэтапном прослеживании истоков основных элементов» культуры или сменяющих друг друга культур [4, с. 39]. Как метод, он хорошо оправдывает себя в археологии и истории, опирающихся на датированные естественно-научными и другими методами артефакты (в т.ч. комплексы), относящиеся к разным хронологическим периодам. Чем больше разновременных артефактов, тем подробнее восстанавливается картина развития культуры и составных ее элементов. Для демонстрации происходящих процессов археологи часто используют трехчленную схему эволюции, выделяя начальный период (становление), развитой (зрелый) и поздний (упадок) этапы культуры.

Конечно, подобная ситуация складывается только при наличии абсолютных датировок раскапываемых предметов. Поэтому при открытии новых, особенно первобытных культур, на первоначальном этапе исследований археологам нередко приходится пользоваться, как и этнографам и фольклористам, относительной хронологией и обращаться к косвенным, вторичным доказательствам. Это позволяет говорить уже о ретроспективном подходе, а не методе. Именно в таком статусе ретроспекция используется в этнографии и фольклористике.

Важнейшими методами датирования обнаруживаемых материалов становятся в подобном случае типологический и сравнительный (аналоговый), являющиеся главными способами относительной датировки вещей и явлений.

Это – близкие и взаимосвязанные понятия, имеющие некоторые особенности. В типологическом методе акцент делается на процедуре выстраивания типологических рядов, в сравнительном – на аспекте сопоставления. По мнению исследователей, здесь широко «используются умозаключения по аналогии, опирающиеся прежде всего на сходные признаки сопоставимых фактов, что позволяет переносить признаки с одного из изучаемых объектов на другой» [6, с. 212]. В то же время понятно, что создание типологии обязательно предусматривает и второй – аналитический, сравнительный – этап, в то время как для применения аналогового метода необходимо создание определенной типологии исследуемого явления. Поэтому оба термина порою объединяют в один – сравнительно-типологический метод.

Найдя определенный предмет или явление, исследователи сравнивают (сопоставляют) его по ряду параметров с имеющимися материалами и, обнаружив таковые, помещают в определенную хронологическую ячейку. Главными условиями достоверности заключений по аналогии являются «вовлечение в исследование достаточно представительного в количественном отношении материала, содержащего важные для разработки признаки, и наличие причинно-следственной связи между этими признаками» [6, с. 212-213]. Так, например, археологи при обнаружении лепной керамики датируют древнюю стоянку эпохой неолита, при отсутствии керамики, а также типам обнаруженных каменных орудий – ранним неолитом или палеолитом.

Для этнографов, фольклористов, лингвистов, почти не имеющих древних артефактов, основным полем деятельности являются материалы XIX-XX вв., в которых они пытаются обнаружить разновременные элементы. Сделать это чрезвычайно трудно из-за отсутствия явных датирующих признаков, как, например, наличие разной глубины залегания артефактов (стратиграфии) у археологов, которой можно воспользоваться, даже если нет других датирующих признаков.

Для этнографии и фольклористики принципиально важным является выработанное еще антропологами-эволюционистами XIX в. положение о присутствии в культуре любого времени не только элементов современности, но и прошлых эпох.

В наиболее разработанном виде учение о присутствии разностадиальных элементов в культуре развил Э. Тайлор, который дал элементам прошлых эпох название «пережитков». Под ними он понимал «те обряды, обычаи, воззрения и пр., которые, будучи в силу привычки перенесены из одной стадии культуры, которой они были свойственны, в другую, более позднюю, остаются живым свидетельством или памятником прошлого» [7, с. 28].

Любопытно, что Э. Тайлор дал нам практически современное понимание пережитков, несмотря на утверждение Б. Малиновского о том, что никаких рудиментов нет, а есть лишь измененная функция явления [8, с. 34-36]. На самом деле, ученый не имел подобного понимания пережитков. «Простое сохранение древних обычаев есть только одна сторона перехода из старых в новые и изменившиеся времена, – подчеркивал Э. Тайлор. – То, что было серьезным делом для древних, могло уже превратиться в забаву для позднейших поколений… В то же время… вытесненные нравы старинной жизни могут изменяться в новейшие формы, способные еще приносить вред или пользу» [7, с. 28-29]. Характеризуя последний вид пережитка, исследователь относил к ним случаи, «где от старого обычая сохранилось довольно многое для того, чтобы можно было распознавать его происхождение, хотя сам обычай, приняв новую форму, настолько применился к новым обстоятельствам, что продолжает занимать свое место в силу своего собственного значения» [7, с. 67]. Таким образом, он выделял три формы пережитков: сохранение элемента/явления в старом виде (простое сохранение), сохранение с изменением функции и новая (новейшая) форма, полностью вписывающаяся в новую культуру (вероятно, с новой формой и содержанием). Более того, ученый призывал изучать пережитки комплексно, в системе культуры, не отрывая их от контекста [7, с. 31].

Сходным образом понимают систему культуры и в наши дни. Например, Н.И. Толстой указывает на неравномерность развития уровней системы языка и элементов, в результате чего «образуются и сохраняются реликты, или окаменелости, языка разной хронологической глубины, которые могут быть выстроены по последовательному или эволюционному ранжиру» [5, с. 46]. Наиболее употребительным термином сегодня является «рудимент», взятый из биологии.

Возвращаясь к использованию обозначенных выше типологического и сравнительного (аналогового) методов в этнографии, фольклористике, лингвистике, укажем, что оно происходит главным образом на основе системного анализа материалов XIX-XX вв. Причем «в качестве первого, или предварительного, этапа» исследователи используют типологический анализ [5, с. 44]. Вначале изучаемый материал типологизируется, т.е. разделяется на элементы и их варианты, затем – по отдельным элементам и в совокупности – обнаруживаются их аналоги или близкие параллели.

Важным условием для получения релевантных выводов является соблюдение критерия системности изучаемых материалов. Наибольшей убедительностью обладают выводы, получаемые внутри одной «макросистемы», или «культурной семьи» (напр. славянской), т.н. «внутренняя» реконструкция (по Н. И. Толстому). Несколько меньший статус имеет «внешняя» реконструкция, связанная с более далекими родственниками (для славян – балтийскими, германскими, иранскими и т.д. народами). Последний уровень для реконструкции представляют материалы по неродственным этносам. Как указывает ученый, данные по неродственным народам дают материал «лишь для коррекции» получаемых результатов по родственным народам, а также «для выявления так называемых языковых, семиологических и культурных универсалий» [5, с. 44].

Причиной привлечения внешней реконструкции, особенно в случае выявления первичных форм обряда, является разница в возможностях “внутренней” и “внешней” реконструкции. Этот предел возможностей Н.И. Толстой называет «порогом реконструкции», и у внешней реконструкции он «значительно ближе к древнему реальному незафиксированному состоянию», конечно, при условии наличия соответствующих материалов [5, с. 89].

В качестве иллюстрации, демонстрирующей этапы работы с конкретным материалом, может служить наиболее разработанная типологическая методика в археологии. Она включает три основных этапа: 1) гипотетическое построение типологических рядов, 2) проверка неслучайности ряда по массовым сочетаниям (на основе единовременных, т.н. замкнутых комплексов), 3) определение направленности ряда (при отсутствии абсолютно датирующих методов, по «типологическим рудиментам»). После этого мы получаем «достоверные выводы о преемственности и относительной хронологии» [9, с. 448-451].

Работая с материальными артефактами, археологи обращают внимание на соответствие формы ее назначению и содержанию. Там, где форма детали соответствует её функциональному назначению, можно видеть более раннюю стадию, а форма, не соответствующая технологии и назначению, является поздним этапом развития артефакта [9, с. 448-451]. При изучении нематериального наследия процедура будет иметь свои особенности, но в целом она должна иметь схожую технологию.

Нарушение типологической схемы на любом из этапов неизбежно приводит к некорректным итоговым выводам. Особенно часто злую шутку с исследователями играют случайные «или даже псевдоподобные» сходства, принимаемые ими за реальные, устойчивые связи [3, с. 43-56]. Иллюстрацией такого некорректного анализа являются построения Б.А. Рыбакова в отношении язычества и праздничной обрядности славян и древнерусского населения, основанные на достаточно вольном понимании «глубины памяти», сохраняющейся в этнографических материалах [10, с. 31-95].

Сравнительно-исторический метод позволяет выявить возможные причины сходств и различий в полученных с помощью типологического и аналогового методов реконструкциях. Это – достаточно сложная задача, поскольку сходства и различия могут быть обусловлены абсолютно разными причинами. Как правило, говорят о трех возможных причинах и о трех основных типах сходства вещей и явлений: историко-генетическом, историко-типологическом и историко-культурном [3, с. 192]. Первая из них возникает на основе генетического и культурного родства, вторая – из-за сходных условий существования и типа хозяйствования, третья – на основе культурных взаимовлияний, заимствований. На практике эти причины нередко сочетаются друг с другом в различных комбинациях, что еще больше запутывает ситуацию.

Примером возможности различения с помощью сравнительно-исторического метода явлений, уходящих в древность и возникших в недавнем прошлом, может служить иллюстрация о свайных постройках в д. Бонгу в Новой Гвинее, зафиксированных экспедицией Института этнографии в 1971 г. «Если бы за сто лет до этого в деревне Бонгу не побывал Н.Н. Миклухо-Маклай, который оставил ее подробное описание, – указывает К.В. Чистов, – этнографы, вероятно, решили бы, что перед ними образец архаической постройки, проявление традиции, которая уходит своими корнями в глубину веков» [3, с. 43-44]. Как видим, типологический метод в этом случае оказывается бессилен. Более того, он выстраивает ложную картину явления, которую удается преодолеть только благодаря сравнительно-историческому методу.

Большую познавательную ценность для этнографов и фольклористов при работе с нематериальной сферой культуры имеют наработки по использованию сравнительно-исторического метода у филологов, сделанные в XIX-XX вв. Было выяснено, что помимо слов (т.н. основной словарный фонд) и окончаний спрягаемых и склоняемых слов, которые редко заимствуются, в каждом языке существует строгая система развития и изменения звуков (т.н. фонетический закон), которая обнаруживает сохранение закономерных отношений между звуками исконных слов на каждом этапе истории языка.

Эти открытия позволяют допускать возможное присутствие подобных устойчивых взаимосвязей и в нематериальных элементах культуры, которые следует выявить и использовать для определения в т.ч. и относительной датировки явлений.

Возвращаясь к озвученному выше тезису о доминировании в этнографии, фольклористике, лингвистике материалов XIX-XX вв., необходимо указать на важность сведений более раннего времени. Несмотря на свою немногочисленность, отрывочность и нередко субъективный смысл, эти материалы порою позволяют корректировать полученные благодаря использованию других методов выводы, т.к. представляют собой «первичные» свидетельства более ранних эпох.

Так, например, благодаря «Стоглаву» (XVI в.) и ряду документов XVII в., мы знаем о существовании в России и, в частности, в Москве в святочный период ряжения и колядования, против которых выступали Церковь и власти: «чтоб с кобылками не ходили и на игрища б мирские люди несходилися… и коледу бы и овсеня, и плуги не кликали» [Цит. по: 11, с. 116].

Естественно, что ученые всегда стараются использовать эти источники в своих построениях. Так, исследователи-фольклористы стремятся извлечь из элементов фольклорного произведения как можно больше «датирующих» деталей [3, с. 183-184]. Сходную ситуацию видим у лингвистов, которые сопоставляют диалектные данные с языковыми фактами, извлеченными из письменных исторических памятников [5, с. 46].

Важное значение в сравнительно-историческом исследовании имеет учет как общей, так и локальной (региональной) истории, т.н. «местных обстоятельств».

Существенный эвристический потенциал в деле датирования элементов культуры имеет «переселенческий», «колонизационный» фактор, или фактор «вторичной региональности», слабо используемый в этом аспекте исследователями. Так, например, Б.Н. Путилов подчеркивает главным образом динамику происходящих процессов: «в новых регионах не просто поддерживались и развивались перенесенные из “метрополии” традиции, но и создавались новые – путем синтеза, трансформации и осложнения новациями принесенных разнорегиональных и разнолокальных культурных фрагментов» [12, с. 149-150]. Сходная постановка вопроса отмечается и в диссертации Е.Ф. Фурсовой [13, с. 5-6].

Не отрицая важности данного вывода, следует указать на нечто более ценное, что дает «вторичная региональность» для выявления истории развития элементов культуры, а именно: сохранение и поддержание перенесенных из «метрополии» традиций! Причем это может быть связано не только с самым поздним этапом миграции, например, конца XIX – начала XX в., но и более ранними периодами. Сравнение «материнских» и «переселенческих» традиций нередко демонстрирует серьезную разницу между ними, заключающуюся в более быстрой их эволюции на «материнской» территории по сравнению с «новой родиной», где принесенная традиция консервируется, сохраняя нередко свой облик на момент выхода из «метрополии». Конечно, подобное возможно только в случае компактного проживания группы. Особенно характерна подобная ситуация в случае выхода на иноэтническую территорию с иными религиозными системами. Зная время выхода группы, можно реконструировать форму элемента на «материнской» территории на момент выхода.

Большое значение представляет и социальный статус группы: больше шансов сохранить свои традиции имела группа с более высоким статусом. Как указывает Е.Ф. Фурсова, даже «при менее чем 50% наличии в селении старожильческого населения» в Западной Сибири, «остальные группы подвергались значительной аккультурации» [13, с. 40-41].

Тезис о связи культуры определенных территорий с колонизационными процессами ее освоения представителями какого-либо этноса или группы достаточно давно используется в исторических построениях. Иллюстрацией подобного подхода к средневековой российской истории является выделение историками территории новгородской и низовской (владимиро-суздальской, затем – московской) колонизации Русского Севера, что активно используется сегодня для обоснования различий представителями разных гуманитарных дисциплин, в т.ч. этнографами, фольклористами и филологами.

Так, характеризуя рождественско-новогодние песни, В.И. Чичеров выделяет среди них «коляду», «овсень» и «виноградье». Первый тип, основываясь на территории распространения, он называет общеславянским и самым древним, ареал «овсеня» он связывает с московской позднесредневековой колонизацией. Тип «виноградья» он соотносит с территорией новгородской колонизации после вхождения Новгорода в Московскую Русь, считая его самым поздним из трех типов [11, с. 116-118, 163]. Исключительно с новгородцами связывают ряд ученых сохранение русской былинной традиции на Русском Севере [14].

Определенное значение в исследованиях с широким хронологическим диапазоном получил структурно-функциональный метод, который дополняет сравнительно-исторический метод и позволяет выявлять культурные сходства, возникающие из-за сходных структуры и функций.

Картографический метод получил развитие в диахронных исследованиях с середины XX в. Благодаря ему данные типологического, аналогового и сравнительно-исторического исследований получили не только более четкое визуальное выражение, но и превратились в самостоятельный метод изучения материалов, позволяющий получать новые выводы, не получаемые при использовании других методов.

При картографировании какого-либо элемента народной культуры «определяется его наличие или отсутствие в отдельных зонах, его территориальные разновидности в отношении формы, содержания или функции». Это позволяет сделать определенные «выводы не только структурного плана, касающиеся соотношения признаков и их компонентов, но и плана генетического”. [5, с. 49]

Иллюстрациями подобных разработок являются указанное выше картографирование В.И. Чичеровым типов русских колядок, выявление Г.А. Носовой типов масленичной обрядности [11, 15].

В еще более доказательной форме эволюция изучаемого элемента культуры или его части видна при создании серии карт на разные хронологические отрезки. Пока подобные исследования проведены в отношении некоторых элементов материальной культуры, например, русского жилища и костюма на временной период середины XIX – начала XX в. [16; 17].

Таким образом, анализ методов датирования элементов традиционной культуры показывает наличие общности в методах изучения диахронных материалов у представителей разных гуманитарных наук, которым присущи серьезные различия в источниках. Несмотря на доминирование в этнологии и фольклористике относительных датировок, что является следствием достаточно поздних базовых материалов (XIX-XX вв.), в этих науках, при использовании всего комплекса методов (ареального, ретроспективного, типологического, аналогового, сравнительно-исторического, структурно-функционального, картографического) и соблюдении процедур научного исследования возможно получение и абсолютных датировок, в т.ч. в нематериальной сфере культуры.

1. Токарев С.А. История зарубежной этнографии. М.: Высш. школа, 1978. 352 с.
2. Археология: учебник / под ред. В.Л. Янина. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2006. 608 с.
3. Чистов К.В. Народные традиции и фольклор. Очерки теории. Л.: Наука (Ленингр. отд-е), 1986. 304 с.
4. Седов В.В. Происхождение и ранняя история славян. М.: Наука, 1979. 157 с.
5. Толстой Н.И. Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. М.: ИНДРИК, 1995. 512 с.
6. Этнография и смежные дисциплины. Этнографические субдисциплины. Школы и направления. Методы / отв. ред. М.В. Крюков, И. Зельнов. М.: Наука, 1988. 225 с.
7. Тайлор Э.Б. Первобытная культура. М.: Политиздат, 1989. 573 с.
8. Малиновский Б. Научная теория культуры. М.: ОГИ, 2005. 184 с.
9. Клейн Л.С. История археологической мысли: в 2-х т. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2011. Т. 1. 688 с.
10. Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. М.: Наука, 1981. 607 с.
11. Чичеров В.И. Зимний период русского земледельческого календаря XVI-XIX веков (очерки по истории народных верований). М.: Изд. АН СССР, 1957. 236 с.
12. Путилов Б.Н. Фольклор и народная культура. СПб.: Наука, 1994. 238 с.
13. Фурсова Е.Ф. Календарная обрядность восточнославянских народов в Приобье, Барабе и Кулунде: межкультурные взаимодействия и трансформации первой трети XX в.: автореф. дис. … д.и.н. Новосибирск, 2004. 45 с.
14. Дмитриева С.И. Географическое распространение русских былин (по материалам конца XIX – начала XX в.). М.: Наука, 1975. 113 с.
15. Носова Г.А. Картографирование русской масленичной обрядности (на материалах XIX – начала XX в.) // Советская этнография. 1969. № 5. С. 45-56.
16. Русские. Историко-этнографический атлас. Земледелие. Крестьянская одежда. Крестьянское жилище (середина XIX – начало ХХ века). М.: Наука, 1967. 360 с.
17. Русские. Историко-этнографический атлас. Из истории русского народного жилища и костюма (украшение крестьянских домов и одежды). Середина XIX – начало XX в. М.: Наука, 1970. 206 с.

Все статьи автора «Васильев Михаил Иванович»