Присоединив к Московской Руси «верховские княжества» Иван III в конце XV столетия сделал

следующий шаг по скреплению огромных территорий Северной Руси. В 1497 году «думское чистилище» прошли 68 статьей нового судебника, и [1, c, 213]

«уложил князь великий Иван Васильевич всея Руси с детьми и бояры о суде, как судити боярам и окольничим».

Как часть бывает в российской истории, столь важный документ чудом пережил бури и потрясения, сполна выпавшие на долю Отечества в XVI – XVII веках, и дошел до дня сегодняшнего всего в одном постатейном списке. В начале XIX века его отыскали в архивной пыли и открыли для специального изучения К. Ф. Калайдович и П. М. Строев.

Тумана и неясна история составления судебника. В XIX веке Н. М. Карамзин, читая Типографскую летопись, нашел[1, c, 208]:

«околничим и всем судьям, а уложил суд судити бояром по судебнику, Володимера Гусева писати».

Полтора столетия в научном сообществе бытовала мнение: Судебник 1497 года – предсмертный дар В. Е. Гусева, вскоре лишившегося головы за организацию заговора против Дмитрия-внука, в пользу Василия Ивановича. Н. М. Карамзин, В. О. Ключевский, С. М. Соловьев, С. Б. Веселовский полагали, что судебник вышел из недр кружка Софьи Фоминичны и Василия Ивановича [2, c, 42].

В начале ХХ века произошло развенчание кодификационных потугов Василия Ивановича, его матери и дворянина Гусева. А. Н. Насонов наткнулся на так называемый Троицкий летописец № 365, а Я. С. Лурье и Л. В. Черепнин установили, (доказали) сборно-эклектический характер Типографской летописи. Современные историки уверены, вставка Типографской летописи «Володимера Гусева писати» не более чем описка средневекового книжника. Л. В. Черепнин и Я. С. Лурье почти убедительно доказали, что Судебник 1497 года возник из другого источника, лагеря противоположного группировки Софьи и Василия Ивановича. Вероятнее всего, к документу 1497 года приложили руку князь И. Ю. Патрикеев, Василий Долматов, Василий Жуков – сторонники и союзники Елены Стефановны и Дмитрия Ивановича [3, c, 361-363].

Впрочем, это не имеет принципиального значения. Автор судебника В. Гусев или В. Жук вкупе с князем Патрикеевым и в том и другом случае, они всего лишь составители. Истинный креатор – Великий князь Московский и Государь всея Руси Иван Васильевич. Настоящий правитель, Иван III, без сомнения, жестко контролировал его написание и не допустил, какой-либо отсебятины, малейшего отклонения от idea fix. На наш взгляд, последняя выражена в трехзвенной системе: Бог→Царь→Судья. Как царь заместитель, если хотите, уменьшенная земная копия Творца, так и судья alter ego царя.

Явное и неприкрытое стремление судебника представить судью викарием Господа, дало повод Л. В. Черепнину заявить: Судебник 1497 года единственный дошедший до нас от времен Ивана III общегосударственный юридический источник, но не единственный изданный первым Государем всея Руси. Автор «Образования Русского централизованного государства» уверял коллег, что его (Судебника 1497 года) компетенция шире титула, что часть судебника, касающегося суда с удельными князьями не дошли до потомков, что документ делится не на 68, а на 100 статьей и т. д [3, c, 367].

Нельзя сказать, что воззрения Черепнина убедили профессиональных историков. И при жизни академика, и, впоследствии, большая часть научного сообщества скорее солидаризируется с высказыванием А. А. Зимина [4, c,123]:

«Нет достаточных оснований для гипотезы об особом «сборнике» законов по земельным делам (как и других предполагаемых «указов»). К тому же в условиях незавершенного процесса объединения земель законодательная практика XIV—XV вв. не знала общегосударственных законов, за исключением весьма специфической Записи о душегубстве. Законодательная инициатива правительства проявлялась в актовом творчестве, в распоряжениях, адресованных представителям местных властей (уставные и указные грамоты), в льготных пожалованиях вотчинникам (иммунитетные грамоты) и в договорных соглашениях с удельными, служилыми князьями и землями (докончания). Завещания (духовные) великих и удельных князей касались преимущественно порядка наследования землями и имуществом»,

нежели гипотезы Л. В. Черепнина о централизации кодификационной сферы в конце XV столетия.

Иван III видел основную проблему внутригосударственного устройства не здесь. Следовательно, государь не ставил подобных задач перед Долматовым, Жуком и другими. Главная цель Судебника 1497 года – организация единого судопроизводства во всей Московской Руси (за исключением уделов) и регламентация судебных пошлин, взимаемых вершителями. Несомненно, налицо, позыв к централизации судопроизводства, а значит и сферы юридической. Но, в конце XV века она (централизация) делает лишь первые шаги, находится в состоянии генезиса, не более. Иван III не требовал от своих министериалов: описать весь комплекс, во множестве возникающих конфликтных ситуаций. Судебник 1497 года не имеет каузального характера.

Если не брать в расчет весьма специфический закон о душегубстве, введенный в это время великим князем в юридическую ткань средневекового русского общества, то большинство тяжб разрешались на основе обычного права, местных правовых норм, правил и канонов православной церкви и т. п. Перед боярином Иваном Юрьевичем с сотоварищами не стоит задача – создать универсальный эталон правосудия. С одной стороны, Иван III понимал, что в конце XV века это физически невозможно. А, с другой стороны, для государя важнее унификация норм судопроизводства.

Фундаментальна в этом отношении первая статья Судебника [5, c, 300]:

«А посулов бояром, и околничим, и диаком от суда и от печалованиа не имати; також и всякому судне посула от суда не имати никому».

До 1497 года были единичные и достаточно робкие попытки законодателя отменить практику посулов. Только шестая статья Двинской Уставной грамоты и двадцать шестая Новгородской Судной грамоты запрещает взимание посулов. На остальной территории Северной Руси обычай посулов действовал без каких-либо противлений вплоть до 1497 года. Посул не взятка. В реальности это плата за проявление судьей прилежания в разборе дела.

В конце XV века Иван III отменяет столь странный обычай – материальную заинтересованность чиновника исполнять свои обязанности. Вслед за А. А. Зиминым с полным основанием повторим[4, c, 117]:

«постановление Судебника об отмене «посулов» и введении нормированных судебных пошлин — крупный шаг в создании судебного аппарата единого государства».

Более того, ни Двинская Уставная грамота, ни Новгородская Судная грамота не были столь безапелляционны в этом вопросе, как Судебник 1497 года. Первая требует, чтобы [6, c,157]:

«кто, изымав татя с поличным, да отпустит, а собе посул возмет, а наместники доведаются по заповеди, ино то самосуд».

Вторая гласит[7, c, 69-72]:

«а тайных посулов не имати».

То есть, судья в настоящем смысле слова: Хранитель и Защитник ИСТИНЫ (разрядка – А. C) появляется на Руси лишь после 1497 года. До того времени на севере Восточно-русской равнины почти безраздельно процветает «шемякин суд». В первой статье мы имеем дело не с централизацией, а скорее с созданием реальной судопроизводительной системы единого Русского (Московского) государства. Эту идею подкрепила следующая статья судебника. Иван III вводит правило: судья должен принять всех обратившихся к нему и разобрать дело.

Соединим обе формулировки:

судье запрещено за производства суда принимать посулы;

судья обязан разбирать все поступившие заявления.

Законотворческие акты могут иметь два интенциональных направления. В одном случае, посыл выражен формулой: fiat sic (да будет так). В другом, принцип действия прямо противоположен: no fiat sic (так не будет). Когда законодатель основывается на аксиоме fiat sic, его действия всегда postfactum. Будет, так как есть – вот смысл знаменитой 57 статьи «О христианском отказе». Иван Васильевич легитимизирует, узаконивает авторитетом государства, уже сложившуюся практику крестьянского перехода. Иначе обстоит дело, если в главу угла положен принцип no fiat sic. Здесь действие, конечно, тоже postfactum. Не будь явного злоупотребления и манкирования судьями своих обязанностей, великий князь не указал бы – посулов не брать, дела рассматривать в обязательном порядке. Но, в отличие от fiat sic, действие no fiat sic направлено не на созидание, а на разрушение. Разрушить «шемякин суд» и на этих руинах построить новый, где в идеале, каждый обиженный найдет защиту у судьи→царя→Бога, так как первый обязан вести дело справедливо, а не по мести или дружбе и обязательно. Вновь повторимся, суд как поиск истины, защитник и хранитель справедливости возник на Руси после 1497 года. Конечно, Судебник Ивана III не принес Царство Божье на землю, но в отличие от большинства юридических актов удельной Руси, он обладает четкой дирекцией – к истине, справедливости и т. д.

Судебник 1497 года можно разделить на статьи регламентирующие деятельность центрального суда и нормы уголовного права; организацию и деятельность местных судов; касающиеся гражданского права и гражданского процесса; а также дополнительные параграфы по судебному процессу. 3-14 статьи регламентируют порядок и размер судебных пошлин, взимаемых боярином, определяют систему доказательств и наказаний. Судебная пошлина в конце XV века не стала инновацией, как и раньше, великий князь приписал взимать с виновного в пользу судьи-боярина 10% от суммы иска.

Третья-седьмая статьи Судебника определяют правила проведения судебного поединка. XV век, как ни странно, расцвет института «поля». Впервые о божьем суде упоминает еще Русская Правда. Но широкое распространение практика получает уже в удельный период отечественной истории. Десять статьей Псковской Судной грамоты законодательно закрепляют судебный поединок[8, c, 66].

По судебнику Ивана III его компетенция очень широка. Так решаются споры по обязательствам договора займа и по личным оскорблениям, при поиске истины в делах о поджоге, убийстве, воровстве и т. д. То есть, в чистом поле отыскивается истина по всем казусам, за исключением тех случаев, когда ответчик подозревается в преступлениях государственного характера, объединенных в XV столетии емким словам – крамола.

Конечно, можно говорить об архаизации правоприменения, повторять вслед за П. Г. Струмилиным, что поскольку шестая статья объединяет неисполнение обязательств по договору займа и оскорбление действием – налицо не разъединение права уголовного и гражданского. Резоны в таком восприятии несомненны [9, c, 166-200].

Но истинная причина судебного поединка и специфики шестой статьи глубже и фундаментальнее. Судебник 1497 года имеет по сравнению с Русской правдой иной импульс правоприменения. Взамен «обиды» Иван III и его дьяки вводят понятие «лихое дело». Изменение революционного порядка. «Обида» подразумевает нанесение известного ущерба лицу или группе лиц. Интенциональным объектом «лихого дела» был Закон, сиречь, Правда, Порядок, Справедливость, Бог. Русская Правда выступает против оскорбления закона. Судебник борется с его нарушением.

При всем внешнем сходстве понятия диаметральные. Динамико-смысловой анализ термина «оскорбление» позволяет извлечь следующий смысл. Законотворец Древней Руси – терапевт, целитель. Его сверхзадача: вернуть ситуацию в состояние status ante casus. Цель, что преследует автор Судебника, прямо противоположна. Вернуться в состояние status ante casus невозможно, так как casus предполагает – закон сломан. А посему, судья Ивана Васильевича восстанавливает (de facto рекреатирует) порядок, посредством:

установления факта casus;

наказания, как формы устранения факта casus

То есть, главное отличие Судебника 1497 года от Русской Правды, он стоит на защите абсолютной, следовательно, абстрактной категории, а не индивида. Сие прекрасно отображено в восьмой статье памятника[5, c, 222-223]:

«А не будет у которого лихого статка, чем исцево заплатити, и боярину лихого истцу вь его гыбели не выдати, а велети его казнити смертною казнию тиуну великого князя московскому да дворскому».

Все вышеизложенное, позволяет вновь вернуться к проблеме «поля». В очередной раз не согласимся со П. Г. Струмилиным, равно как и с оппонирующим ему М. Ф. Владимировым-Буданским. Последний полагал, что дихотомия Судебника не в сфере разделения права уголовного и гражданского. Водораздел прошел между частным и публичным правом. Первое, где затрагиваются интересы индивида, решается «полем». Второе – нет [10, c, 19].

С формальной точки зрения М. Ф. Владимиров-Буданский прав. Государственные преступления не подпадают под практику судебного поединка. Но, если взглянуть не формально, а попытаться проникнуть в сущностную природу 8 и 9 статьей Судебника Ивана Васильевича, открывшаяся картина на порядок сложнее. Во-первых, не все преступления направленные против личности подразумевают судебный поединок. В том случае, ели ответчик заведомо лихой человек, если пять-шесть добрых людей под присягой подтвердят – ответчик злодей или же преступник пойман с поличным: «поле» невозможно. Законодатель XV века требует поединка только при одном варианте развития событий – нет очевидности casus. В Средние века поправка важная. Доказательная база факта casus узка по причинам естественноисторического характера. При этом примем во внимание, что за задача стоит перед судьей эпохи Ивана III. Ни много, ни мало – охранение, восстановление Справедливости. Пытливый ум предков нашел выход из сверхтрудной ситуации. «Поле» – Бог не поможет не правому. Так высшая форма иррациональности – случайность, поставлена на службу рациональной задачи – установления истины. По этой же причине, когда ответчик обвинен в крамоле поединок не предполагается. 

Топология крамолы принципиальна иная. Здесь нет пространства черной дыры. Столь явственная разница объясняется объектом правонарушения. Государственные преступления направлены против царя, который, как известно, наместник (заместитель) Господа. То есть, крамола vs царя; крамола vs Бога; крамола vs Истины, Правды, Справедливости. Здесь нет места неочевидности. А потому, «поле» не требуется. (От себя отметим, что при всей иррациональности судебный поединок вполне справлялся с заведомой задачей – установление очевидности casus. Власть, по крайней мере, ее духовная составляющая, обложила «поле» невиданными рогатками. Митрополит Фотий предписывал: не причащать идущих «на поле», не отпивать убиенных. Условие для общества, где нет атеистов – страшное. Проигравший, то есть изначально виновный рисковал лишиться не только имущества, но и будущего блаженства. Одно это останавливало неправого. А, если он решался надеть доспех, бранная мышца сокращалась).

Следовательно, одинаково не правы П. Г. Струмилин и М. Ф. Владимиров-Буданский: дихотомия Судебника шла не в пространстве права уголовного, гражданского, частного или публичного. Разделение было куда метафизичнее. Судебник видел Правду и не схожую с ней Справедливость. В первом случае, casus не очевиден, и надо восстановить Правду. Во втором, он очевиден. Задача судьи – вернуть в мир Справедливость.

К сожалению, Судебник свидетельствует о столкновении Правды и Справедливости. Кодификатор в восьмой статье предполагает в качестве наказания заведомо лихого человека казнь с одновременной конфискацией имущества, которое идет на покрытие иска. Но, в том случае, если преступник гол, как сокол; Судебник категорически запрещает его выдачу истцу для отработки или до выплаты долга. Статья предписывает – отрубить голову. Справедливо – возмездие; правильно – возмещение. Если невозможно реализовать оба понятия: второе уступает первому. То есть, Правда – правильное решение, конфискация уступает Справедливости, что подразумевает возмездие, в конкретном случае – лишения преступника жизни без удовлетворения иска стороны пострадавшей.

48-52 статьи Судебника посвящены свидетельским показаниям. В отличие от Русской Правды Древней Руси, Судебник 1497 года не признает свидетелей-видохов, наличествуют только послухи. Псковская Судная грамота, составленная за сто лет до Судебника Ивана Васильевича, объявляет свидетеля факта, очевидца – послухом. По тому же пути идут и составители 1497 года. Совмещение свидетеля-послуха и свидетеля-видоха ни в коем случае нельзя считать свидетельством регресса судопроизводства Северной Руси XV века. Удельный период – начало московского этапа отечественной истории: расцвет гражданского права. В Восточно-русской равнине активно формируется институт частной собственности на землю, и, одновременно, налицо, всплеск исков по договорам займа, межевым нарушениям и т. п. В делах гражданских и уголовно-имущественных невозможен свидетель-послух IX – XII веков. В реальности, послух Ивана III соответствует видоху Ярославовичей, то есть, он свидетель факта, очевидец casus, способный доказать это в процессе судоговорения.

Ни одна тысяча километров от Москвы до Рима. Ни одно столетие отделяет подданных Ивана III от древних римлян. И, несмотря на это аналогии Судебника 1497 года и некоторых норм римского права – поразительны. Testis unus, testis nullus, говорили римляне, с чем был полностью согласен князь И. Ю. Патрикеев.

Истец выставляет свидетеля, который может разъяснить суть дела. Судебник 1497 года прямо не говорит, но подсудебная практика XV – первой половины XVI веков красноречива[11, c, 206]:

«свидетельство одного человека из благородного сословия, значит более чем свидетельство многих людей низкого состояния».

Так описывает австрийский путешественник и дипломат барон С. Гербенштейн процесс судоговорения во времена Ивана III. Обычно по делам имущественного, то есть аграрного характера выступали так называемые старожильцы, люди способные вспомнить статус-кво пятидесяти, семидесятилетней давности. Зачастую, к присяге приводились низшие министериалы: отводчики, разъездные мужи и т. п. Впрочем, их показаний недостаточно, чтобы судья вынес решение. Средневековая Русь не знала идеи состязательности. Принцип презумпции ответчика абсолютен и неприкосновенен. А, посему[11, c, 211-212]:

«если истец приводит свидетелей, то спрашивают обе стороны, желают ли они положиться на их слова. На это обычно отвечают: “Пусть свидетели будут выслушаны по справедливости и обычаю”. Если они свидетельствуют против обвиняемого, то обвиняемый немедленно вступается и возражает против свидетельств и самих лиц, говоря: “Требую назначить мне присягу, вручаю себя правосудию божию и требую поля и поединка”».

Замечание немало важное. Ответчик не нуждается в защите, ему не требуется присяжный поверенный, помогающий доказать свою невиновность. Весь процесс достижения истины Судебник возлагает на плечи истца. Поэтому, с одной стороны, суд XV века не знаком со свидетелями защиты, только обвинения. А, с другой, их усилий явно недостаточно. Когда ответчик не желает признать вину и разойтись с истцом полюбовно, когда суд преступает непосредственно к отысканию истины, в дело вступает «поле», Божья Справедливость, то есть некое присутствие Творца в судебном процессе. Конечно, свидетель может быть недобросовестен, он может лгать и фальсифицировать правду. Но, перед тем как преступить закон, он должен трижды подумать. Ответчик, априори, возмущенный лжесвидетельством, потребует поединка. Надо будет биться. Причем не обязательно с ответчиком. 49 статья дает ему право выставить наймита. Той же статьей свидетель такого права лишен [5, c, 309]. То есть, свидетель, лжесвидетельствующий должен рисковать жизнью, встретив «в поле» профессионального бойца. А, если вспомнить письмо митрополита Фотия новгородскому духовенству, чем-то куда большим – загробным воздаянием.

Как ни странно, но столь иррациональным способом юридическая мысль Руси XV – XVI веков достаточно надежно оборонила суд от язвы лжесвидетельства. Кроме того, ответчик имел право отвода послухов, которые, по его мнению, корысти ради, крепят другую сторону. Равно как и тех, с коими находился в неприязненных отношениях или если свидетель пребывал в родственных связях с истцом. Крайне важна и интересна 51 статья [5, c, 310].

«А послух не говорит перед судиями в ысцевы речи, и истець тем и вановат».

Показания послуха имели для суда немаловажное значение. Если послух вставал на сторону ответчика – достаточно для немедленного прекращения дела не в пользу истца.

Специалисты в области истории права утверждают: суд в России до реформ Александра II не был состязательным; возможно, что в конце XV века, он еще не приобрел законченных инквизиторско-розыскных форм будущих веков, но явно шел в этом направлении.

Если понимать состязательность рационально-либеральным образом, то, несомненно. Ответчик пятнадцатого столетия не имеет адвоката, лишен возможности вызвать послуха, свидетельствующего в его защиту и т. д. Но, если тесно связать два краеугольных камня фундамента правосудия: равенство сторон и принцип презумпции невиновности, то картина не выглядит столь безрадостной.

Реформа 1864 года, введя фигуру присяжного поверенного, кардинально изменила архитектонику и метафизику судебного процесса. В отличие от последней трети XIX века, где интенция суда – состязательность сторон. Интенциональность судебного процесса времен Ивана III выражает судебный поединок. Его подоплека прямо противоположна состязательному суду судебной реформы 1864 года. Состязание, априори, предполагает некое соревнование. То есть, участники судебного процесса пореформенной России – соревнуются. Если мы возьмем базис термина: ревновать (ревность), и попытаемся определить, как воспринимается сущность понятия в русском языке, то обнаружим удивительную картину[12, c, 298]:

«мучительные сомнения в чьей-то верности и любви».

В свою очередь «Словарь русского языка» С. И. Ожегова дает нам следующее понимание характера термина: «поединок». Борьба, преодоление [12, c, 287]. Следовательно, в случае с поединком, мы имеем дело с полной абсолютной викторией, безмерно усиленной приставкой «пре», о которой тот же С. И. Ожегов свидетельствует [12, c,390]:

«обозначает высшую, высокую степень качества».

Состязательный суд и процесс, где торжествует поединок как средство отыскания истины – разноинтенциональны. Сверхзадача первого – развеять мучительное чувство сомнения. Дирекция второго направлена на создание ситуации супервиктории.

Вернемся вновь к 8-9 статьям Судебника. В них формулируются принципы и основания вынесения смертного приговора. Высшая мера возможна, если имярек совершил: убийство господина, крамолу, церковную кражу или святотатство, кражу, отягощенную убийством, передал, кому не положено секретные сведения, оговорил невиновного, поджог город с целью передать его врагу, а также, если подсудимый ведомый лихой человек [5, c, 266-274].

Общим местом всех работ, посвященных судебной системе Московского царства стала аксиома – наказание по сравнению с эпохой Древней Руси ужесточается. В киевский период отечественная юриспруденция не знала института пыток. Во время Руси удельной и Московского государства [11, c, 95]:

«они строго применяют меры правосудия против разбойников. Поймав их, они первым делом разбивают им пятки, потом оставляют их на два-три дня в покое, чтобы пятки распухли, а затем разбитые и распухшие пятки велят терзать снова».

В поисках истоков необычной жестокости русского правосудия XIV – XVI веков историки обычно идут вглубь отношений социально-классовых. Социальное расслоение, усиление эксплуатации, имущественная дифференциация и т. п. – первопричина небывалой отточенности клинка в руках Фемиды, подвизавшейся на севере Восточно-русской равнины. Несколько не сомневаясь в правомочности данных аргументов, в тоже время отметим – и по сей день, не изобретен барометр, мерящий давление социального напряжения, раздирающего средневекового русского общества.

Кроме причин социально-классовых, обратим внимание, на еще ряд, на наш взгляд, не менее важных, обусловивших ужесточение суда в XV – XVI веках. Во-первых, причина, предполагающая судопроизводство в Древней Руси – «обида», то есть нанесение некоего ущерба, вреда персоне или сообществу индивидов. Судебник 1497 года объявляет, что правонарушение – «лихое дело». В Древнерусском государстве преступление – вред, в державе Ивана III – «лихое дело» (зло). Разница онтологическая. Антитеза вреда, польза. Феномен, противостоящий злу – добро. Во-вторых, преступление-вред Древней Руси совершается против личности. Преступление-зло, в соответствии с канонами Судебника, направленно против Бога. В государстве Ярослава I – Всеволода III, объект правонарушения тварь, созданная Творцом, в державе Ивана Васильевича непосредственно Создатель. В-третьих, столь явный разнобой пострадавших Древней и Московской Руси предполагает несхожие idea fix Русской Правды и Судебника 1497 года. Цель первой – возмещение, «голубая мечта» второго – воздаяние. Астрономичен диапазон между возмещением и воздаянием. Сверхзадача возмещения восполнить, заменить недостающее или утраченное. Суперцель Судебника воздать, отплатить злу. То есть, несхоже само карательное пространство Древнерусского государства и Московской Руси. Юридическое пространство Русской Правды – круг. Иван III отрицал подобное развитие. Юридическое пространство Судебника 1497 года – дискретная прямая.

Наказание, если понимать под этим наставление на путь истинный, неизвестно Древней Руси. Виры Русской Правды соприродны приснопамятным индульгенциям католической церкви. Карательный аппарат Киевской Руси направлен на латание пробоин в ткани бытия, что наносит «обида». Возмездие Судебника 1497 года → наказание (наставление). То есть, создание новой реальности, так как прежняя разрушена лиходеем.

Следовательно, первопричина ужесточения наказания в XIV – XVI веках иное понимание его сущности и направленности, по сравнению с доордынской эпохой. Рюриковичи, правящие Восточно-русской равниной до нашествия Батыя воспринимали наказание-возмещение, будто некий пластырь, что подводит кормчий под днище корабля, пробитого преступлением-обидой. Внуки-правнуки Всеволода Юрьевича видели в наказание-воздаяние – наставления правонарушителям. Совершив «лихое дело» (зло) имярек перешел на сторону антипода Господа. Залатать лодку в этом случае невозможно. Пробоина, нанесенная злом – фатальна. Выход – через наказание-возмездие наставить преступника – строить новую. Наказание-возмещение Киевской Руси это штраф, всего лишь взыскание, не более чем выговор. Наказание-возмездие это наставление на путь истинный. А потому, неверна сама постановка вопроса об ужесточении наказаний на Руси в эпоху владычества Московского Кремля. Сущность, природа, интенциональная направленность наказания – все другое на севере Восточно-русской равнины XV – XVI веков по сравнению с Древнерусским государством. Прежде, наказание выговор за проступок против личности. Теперь оно принимает характер наставления из-за нарушения Божественных заповедей. То есть, из-за мятежа человека против Бога.

По этой причине столь жестко звучат восьмая, девятая, одиннадцатая статьи Судебника. Если преступник пойман вторично – у него один путь: на плаху. Если он изначально выступил против Господа (в лице царя, как его наместника на земле или церкви, которая, как известно, Тело Христово) ему неизбежно отрубят голову. Рецидив наставления, человека вновь пошедшего против Господа – невозможен. Так же как невозможно наставить того, кто изначально и осознанно выступил против Создателя [5, c, 196-203].

Кроме рецидивистов и государственных преступников наставление бессмысленно, как говорит Судебник и в отношении «ведомых лихих людей». С одной стороны, в эту категорию попадали государственные преступники, святотатцы, попавшиеся вторично, а с другой стороны, согласно тринадцатой статье Судебника [5, c, 211]:

«А с поличным его приведут впервые, а, взмолвят на него человекь пять или шесть по великого князя по крестному целованию, что он тать ведомой, и преж того нес динова крадывал, ино того казнити смертною казнию, а исцева заплатити из его статка».

Наиболее важная и проблемная составляющая тринадцатой статьи институт оговора. В историографии есть две версии сущности оговора. Первая принадлежит перу Б. И. Сыромятникова. Оговор – языческая молвка, то есть свидетельство общины относительно благонадежности той или иной личности [13, c, 16]. Другую концепцию предложил М. Ф. Владимиров-Буданский. Он видел в оговоре генезис повального обыска [10, c, 255]. Судебник скорее свидетельствует в пользу Владимирова-Буданского, нежели Сыромятникова.

К добрым людям обычно относились дети боярские, составлявшие разряд свободных служилых людей, занимавшие низшие и средние должности в армии и системе управления и получавшие за свою службу земельные пожалования. Или волостные крестьяне, сидевшие на черных землях, находившихся под управлением общинной администрации, и целовавшие крест, присягавшие при избрании их населением для выполнения различных должностей в органах местного управления. А это значит, что есть резоны и в концепции Сыромятникова. Если 5-6 добрых людей, крестьяне целовавшие крест, то они полномочные представители общины-волости. «Мир» XIV – XV веков, конечно, давно уже не консорция. Но, невозможно представить старожильскую общину в виде, разрывающегося на части внутренними конфликтами социального организма. Сословная корпоративность в общине XIV – XV веков по-прежнему сильна.

Статья четырнадцатая касается воровского оговора [5, c,166]:

«А на кого тать возмолвит, ина того опытати: будет прирочной человек э доводом, ино его пытати в татбе; а не будет на него прирока э доводом в какове деле в прежнем, ино татиным речем не верити, дати его на поруку до обыску».

На что обращаешь внимание, читая текст? Во-первых, это единственная статья Судебника, где говорится и регламентируется пыточное дознание. Во-вторых, пытка безоговорочно уступает презумпции невиновности. Она возможно в случае, если налицо доказательства истинности воровского оговора. Когда произведен повальный обыск, то есть допрос добрых людей с целью установить репутацию подозреваемого. Или совершен поиск поличного [5, c, 217]:

«А татю веры не ять, а на кого возклепнет, ино дом его обыскати, а знайдут в дому его што полишное, и он тот же тать».

Столь мелочная регламентация пыточного дознания позволяет усомниться варваризации судопроизводства Московской Руси. В крайнем случае, по сравнению с пресвященной, ренессансной Европой, отечественный законодатель ставит куда больше рогаток на пути пыточного следствия.

Судебник знает суд боярский, великокняжеский и производимый наместником (волостителем). Уже первая статья документа определяет природу суда боярского [5, c, 44]:

«Судити суд бояром и околничим. А на суде быти у бояр и у околничих диаком. А посулов бояром, и околничим, и диаком от суда и от печалованиа не имати; також и всякому судне посула от суда не имати никому. А судом не мстити, ни дружити никому».

Сходным образом тридцать восьмая регламентирует суд наместника [5, c, 106]:

«А бояром или детем боярским, за которыми кормления с судом с боярским, имуть судити, а на суде у них быти дворьскому, и старосте и лутчимь людем. А без дворского, и без старосты, и без лутчих людей суда наместником и волостелем не судити; а посула им от суда не имати, и их тиуном и их людем посула от суда не имати же, ни на государя своего, ни на тиуна, и пошлинником от суда посулов не просити».

Обычно в них находят попытку Ивана III ограничить всевластие бояр, наместников на территории Северной Руси. В принципе, подобная трактовка вполне допустима. Но, необходимо помнить – обе статьи написаны, будто стилом Гераклита Темного. Абсолютно не ясно: какова компетенция дьяков в боярском суде; дворских, старост, лучших людей на суде наместника? Они присяжные заседатели, в задачу которых входит определить факт casus? Вероятно, нет. Судебные заседатели, помощники судьи в процессе? Текст не позволяет прийти к такому толкованию. Мы полагаем, что Иван Васильевич так и не определился с функциями дьяков, лучших людей. Косвенным подтверждением тому может служить судебная реформа Избранной рады. Если тридцать восьмая статья функционирует как средство обуздания всевластия наместников – нет нужды в ее изменении через 55 лет. Более того, мы полагаем, что Иван III и не ставил перед собой такую задачу. Русь Ивана III ни Московское царство Ивана IV. В чью пользу должен был ограничить государь судебную власть наместников Новгорода, Хлынова и т. д? Урезать полномочия людей, подобных Якову Кошкину то есть, тех, кто помогал Васильевичу строить единую державу? Во имя ностальгирующих о прошлом новгородцев, вятчан и т. д?

Итак, в Судебнике 1497 года нет следов ограничения великим князем суда боярского и наместников. Если доклад? Эта основа, основ судопроизводства внука Ивана III? Статья шестнадцать говорит утвердительно. Доклад несомненен, но во многом он отличается от практики 1550 года. В 1497 году для доклада необходимы следующие основания: сомнения судьи из-за трудности или неясности дела, в случае ограничения его компетенции, а также при сместном суде, если, налицо, разногласие вершителей. Доклад из-за сомнения может иметь только одну побудительную причину – личную волю судьи. Решить боярин или наместник: дело трудное и сложное, передаст по инстанции. Нет – нет. То есть, по сравнению с Судебником 1550 года здесь иная побудительная мотивация – безраздельное voluntare судьи. Если видеть в докладе сознательное ограничение боярского и наместнического суда, отнести к этой категории разногласие судей при сместном процессе не представляется возможным. Перед нами юридический казус, затруднение, которое необходимо решить судьям вышестоящих инстанций, не более того. Наконец, статьи двадцатая и сорок третья говорят об ограничении компетенции судьи [5, c, 218]:

«А наместником и волостелем, которые держат кормлениа без боярьского суда, холопа и робы без докладу не выдати, ни грамоты беглые не дати; також и холопу и робе на государя грамоты правые не дати без докладу, и отпустные холопу и робе не дати».

Таков текст двадцатой статьи. И в сорок третьей указано [5, c, 404]:

«наместником и волостелем, которые дрьжать кормление без боярьского суда, и тиуном великого князя и боярьскым тиуном, за которыми кормлениа с судом з боярьским, холопа и робы без доклада не выдати и отпустные не дати; а татя и душегубца не пустити и всякого лихого человека без докладу не продати, ни каэнити, ни отпустити».

В первом случае, кормленщик без боярского суда не может самолично выдавать отпускных грамот. Сорок третья статья расширяет этот круг. Права отпускных грамот также лишены тиуны великого князя и их коллеги, работающие от кормленщика с боярским судом.

Если ли в двадцатой и сорок третьей статьях практика доклада? Бесспорно. Можно ли трактовать эти статьи, как форму ограничения боярского и наместнического суда? Против этого есть немало возражений. Ни двадцатая, ни сорок третья статьи никак не касаются боярского суда и суда кормленщика-боярина. Ограничивается лишь компетенция наместников без боярского суда и тиунов. Причем, не только боярина, но и самого великого князя. Двадцатая и сорок третья статьи не имеют опально-репрессивного характера. У кормленщиков без боярского суда и тиунов не отнимается право холопьего суда, окончательное решение по делам татьбы и душегубства. De jure и de facto они и прежде не обладали такими полномочиями.

Эти статьи следует понимать не как ограничение компетенции суда не великокняжеского, а как признак особой важности дел о холопах, ведомых лихих людях и признание того факта, что судья не обличенный в боярскую шубу недостаточно компетентен, чтобы вынести окончательный вердикт.

Итак, доклад Судебника 1497 года нечета аналогу, возникшему на Руси в 1550 году. Это не опала великого князя, не попытка централизации власти юридической, постановления, таким образом, под контроль суда кормленщиков и бояр. О том же говорят и нормы пошлин, взимаемых с уличенного истца или ответчика. И князь, и боярин, и наместник получают 10% от суммы иска.

Конечно, великий князь не боярин. Там, где кончались юридические полномочия большого боярина, Государь всея Руси Иван Васильевич отчаянно шел дальше. В 21-25 статьях вчерне рассказывается о юридических полномочиях великого князя. Во-первых, он судья для жителей домена. Во-вторых, Иван Васильевич судья для обладающих тарханными грамотами и всего служилого люда Московского государства, начиная со стольника. В-третьих, великий князь рассматривает дела, посланные по докладу. В-четвертых, он высшая апелляционная инстанция. И, наконец, он верховная кассационная власть Московского государства. Единственный, кто может выдавать бессудные грамоты [5, c, 155-159].

О кассации или так называемом праве пересуда говорит 64 статья [5, c, 300]:

«А пересудчиком пересуд имати на виноватом две гривны, а менши рубля пересуда нет. А с списка с судного и с холопа и с земли пересуда нет. А с поля со всякого пересуд. А список оболживит кто да пошлется на правду, ино в том пересуд. А подвойскым правого десятка 4 денги, а имати на виноватом же».

Юридическая мысль конца XV века знает две причины пересуда. Первая, если несогласная сторона сумеет подвергнуть сомнению судебный список, то есть протокол судебного заседания. Вторая, связана с обычаем судебного поединка «а со всякого поля пересуд». Весьма своеобразно выглядит тесно связанная с шестьдесят четвертой, девятнадцатая статья Судебника. Если выясниться, что претензии к судебной грамоте основательны, что судья вел дело без надлежащего разбора доказательств, приговор аннулируется и ответчику возвращается все взысканное с него. Что касается нерадивого судьи, то Судебник 1497 года особо подчеркивает – судьи ответственности не несут. Это можно объяснить только одним – Судебник не отличает неправый суд от судебной ошибки.

В конце XV века на Руси два вида кормления: с боярским судом и без такового. Кормленщик с боярским судом – почти государь. Он принимает окончательные решения по татьбе и душегубству, о судьбе людей холопского звания и т. д. Кормленщик без боярского суда всего лишь первая инстанция. Когда он судит самолично высшая апелляционная контора – Боярская дума. Если, мы имеем дело не с наместником, а с тиуном, доклад следует великому князю, когда тиун княжеский или наместнику с боярским судом, когда тиун холоп боярский.

«Царь указал, а бояре приговорили» знаменитая поговорка-пословица на самом деле лишена реального содержания. От конца XV – первой трети XVI веков до нас дошел всего один судебный приговор Думы. В 1520 году она решала дело о ржи, украденной дьяком Спиридоном Павловым. Кроме того, сама первая статья Судебника 1497 года, где фиксируются нормы боярского суда, не связана напрямую с Боярской думой. Боярин или окольничий, о котором говорится в статье, мог и не быть членом Думы. Судебник Ивана III нигде прямо не указывает на Думу, как на высший коллегиальный судебный орган. Но, из летописных свидетельств известно, что в 1499 году Васильевич обратился к девяти думцам, карая трех. Примерно в том же положении через тридцать лет оказался его сын Василий, выгоняя колючего Беклимешева со словами: «пошел прочь холоп, ты мне не надобен».

В конце XV – первой трети XVI веков нет документов описывающих юридические полномочия Боярской думы. Но, любая летопись скажет – Боярская дума коллегиальный судебный орган. В ее ведение входили дела своих собственных членов, должностных лиц приказов и местных судей, она разбирала споры о местничестве и иски служилых людей, не пользовавшихся привилегией великокняжеского суда. Боярская Дума была высшей инстанцией по отношению к местному суду. В нее передавались по докладу дела, изъятые из самостоятельного ведения местного суда, а также дела от приказных судей, когда между ними не было согласия, или порядок их решения не предусматривался законом. Чем можно объяснить это разночтение? Судебник 1497 года документ своеобразный. Его сверхзадача – регламентация судопроизводства, то есть судебных пошлин. Поскольку последние взимались персонально, а не коллективно, то Боярская дума, будучи органом коллективным, выпала из поля зрения Ивана III и его советников.

Итак, ограничивал ли суд великокняжеский прерогативы других судов Московской Руси? Бесспорно. Кормленщики без боярского суда, тиуны не имели права выносить окончательные решения по делам важным, особо важным. Проводилось ли это с целями разорительно-утилитарными, желал ли Иван Васильевич, таким образом, поставить под контроль наместников, увеличить свою власть, сузить возможности кормленщиков? Вряд ли. На наш взгляд, первопричина в другом. Государь всея Руси прекрасно понимал, некоторые дела должны решаться судьями особо авторитетными. И, чем сложнее становилась структура и социально-экономическая жизнь Московского государства, тем больше появлялась таких дел. И, одновременно, сокращалось количество судьей подлинно авторитетных для вынесения вердиктов по татьбе, душегубству, выдачи правовых, отпускных грамот по холопских делам и т. д.

Централизация судопроизводства, изъятие из компетенции низших судов дел важных и особо важных – попытка Ивана III придать судебной системе едва образовавшегося государства должный авторитет.

Судебник 1497 года великолепно показывает, какие дела законодатель считал важными и особо важными. В первую очередь, связанные с холопами. Каждая шестая статья, так или иначе, посвящена холопам Московской Руси.

В цикле «холопских законов» Судебника первостепенное значение имеет 66 статья [5, c. 297]:

«По полной грамоте холоп. По тиуньству и по ключю по сельскому холоп з докладом и без докладу, и с женою и с детми, которые у одного государя; а которые его дети у иного или себе учнут жиги, то не холопи; а по городцкому ключю не холоп; по робе холоп, по холопе роба, приданой холоп, по духовной холоп».

Шестьдесят шестая статья не дорожная карта. Она не указывает всех путей охолопования. Другие параграфы Судебника восполняют этот пробел [5, c, 443]:

«А которого татя поймают с какою татбою ни буди впервые, опроче церковные татбы и головные, а в мной тагбе в прежней довода на него не будет, ино его казнити торговою казнию, бити кнутием да исцево на нем доправя, да судке его продати. А не будет у того татя статка, чем исцево заплатить, ино его бив кнутиемь, да исцу его выдать въ его гибели головою на продажю. < … > А кто у кого взявши что в торговлю, да шед пропиет или иным какым безумием погубит товар свой без напразднъства, и того исцю в гибели выдати головою на продажу».

Законотворческая практика конца XV века дает нам примерное представление, как человек становился холопом. Первый и главный источник, так называемая полная грамота. Доставало на рубеже двух столетий людей готовых продать свою свободу. Исход не удивительный [14, т. 22, c, 16]:

«Во всем протяжении < … > истории мы видим стремление менее значительных, менее богатых заложиться за людей более богатых, более значительных, пользующихся особыми правами, чтобы под их покровительством найти облегчение от повинностей и безопасность».

Становясь холопом знатного и богатого господина, свободный крестьянин мало, что терял. Обычно полная грамота – обоюдовыгодная сделка.

К «холопской аристократии» можно отнести тиунов и сидевших в селах и деревнях ключников. С одной стороны, это – подножие иерархической пирамиды Московской Руси. Получив ключ Ивановский, неведомый нам Алексей Рукин становится вотчинным управляющим. «Ключ Ивановский – Алешке Рукину, как было за Гришей за Попом» [15, c, 362]. С другой стороны, ключник не приказчик. Господин не посылает холопа-ключника на село управлять и контролировать жизнь «мира». Возможный ответ, решение дилеммы можно отыскать в новгородских писцовых книгах. Они не раз упоминают о ключниках подобных Якушки Ивашкове, который сеял и косил рожь [ 15, c, 362]. «А помогал ему в этом захребетник». В идеале ключник производитель работ на барском поле. В потенции у него должно быть неплохое будущее. Он тот маленький кирпичик, на котором будет возведено грандиозное здание вотчинно-поместно-крепостного хозяйствования. Единственное, что должен сделать ключник – дожить до светлого будущего. Любой знакомый с аграрной историей России XV – XVI веков подтвердить – задача архисложная. Новгородская господа, не в пример боярам северо-восточной Руси, активно распахивающая землю своим плугом, в последней четверти XV столетия в среднем поднимала три обжи. Известно, что в страду лошадь вспахивала и боронила – пять десятин. Элементарный математический подсчет позволяет определить, сколько было страдных у новгородского боярина, накануне крушения вольной республики. Три-шесть человек. Слишком мало, чтобы господин берег и лелеял холопа ключника. Трижды прав А. А. Зимин, когда утверждал [4, c, 122]:

«сельский ключник по своему социальному положению все более сближался с крестьянином (зависимым – А. C)».

Другой ключ охолопования: супруга и проживающие совместно с родителями дети. Источник древний, известный со времен Русской Правды. Но с одним отличием, Киевская Русь не знала максимы – дети, проживающие совместно с родителями. Через триста лет Судебник Ивана III специально оговаривает: самостоятельные наследники холопа – не холопы.

Е. И. Колычева, анализируя «холопское законодательство» Ивана Васильевича пришла к заключению [16, c, 64]:

«Судебник в вопросе источников холопства является более консервативным, чем Русская Правда. Это утверждение автор основывает включением в Судебник нового источника холопства — по холопе роба».

Несогласные с этим выводом, справедливо указывали [4, c, 130]:

«о переходе в холопство женщин, вышедших за холопа, закон специально не говорил – это было само собой разумеющим фактом».

Несомненно, Е. И. Колычева не нашла новый генератор холопства (по холопе раба), возникший в пятнадцатом веке в Северной Руси.

И, все таки, нельзя сказать, что это (по холопе раба) лишь перифраз уже существующего. До 1497 года формула «по холопе раба» норма-обычай, имеющий силу закона. После 1 сентября 1497 года – писаный закон. Разница немалая. Норма это порядок признанный обязательным. Обычай – всеми принятое традиционно установившееся правило. Закон – общеобязательное правило, которое исходит из связи и взаимодействия объективной действительности. Поэтому не верно утверждение, что формула «по холопе раба» легко далась князю И. Ю. Патрикееву с сотоварищами. От нормы-обычая к закону, общество, зачастую, движется не одно столетие.

Как и Пространная Правда, 66 статья вводит формулу «по робе холоп». Брак свободнорожденного с холопкой автоматически низводил первого до положения последней.

Холоп Московской Руси не раб Римской империи. Что, впрочем, не мешало холоподержателям Восточно-русской равнины завещать свое движимое имущество. В отличие от Древнерусского государства, где «ряд» ограничивал холопское состояние, письменное свидетельство конца XV века, наоборот, фиксирует несвободный статус человека. От XIV – XV веков осталось немало грамот с формулой «а по духовной холоп». Л. В. Черепнин, изучая проблему, нашел, что духовные Рюриковичей, боявшихся загробного воздаяния, а потому спешивших на пороге вечности отписать вольные, имели двоякое истолкование. Холопы понимали их «как средство борьбы с крепостным строем». Господа видели в завещании – форму перерегистрации наличных холопов [3, c, 202]. Несомненно, Л. В. Черепнин несколько увлекается. Но, и упреки оппонентов, кажутся нам, излишними. Судебник прямо говорит, что духовная документ не вольноотпущенного характера [5, c, 117]:

«А положит кто отпустную без боярского докладу и без диачей подписи, или з городов без наместнича докладу, за которым боярином кормление с судом боярским, ино та отпустнаа не в отпустную, опроче тое отпустные, что государь своею рукою напишет, и та отпустнаа грамота в отпустную».

Во-первых, в большинстве духовных не было поименного перечисления вольноотпущенных. Либо завещатель указывал отпустить всех за исключением энного количества, коих наследник пожелает оставить. Во-вторых, вступающий во владение, будучи не в восторге от богобоязненности завещателя, всячески тормозил исполнение духовной. В-третьих, к концу пятнадцатого века большие подвижки случились не только в крестьянской среде. Многие, очень многие из еще вчера сильных мира сего не смогли должно ответить на вызов времени. Спорность духовных грамот – эпизод во времена Ивана Даниловича, обыденное явление в эпоху Ивана Васильевича. Подобно другому великому человеку, Иван III одним ударом разрубил запутанный клубок противоречий. Отныне лишь однозначно толкуемая воля господина – при жизни составленная отпускная грамота, гарантия освобождения.

Ограничивал ли Судебник волю завещателя? А. А. Зимин уверял [4, c, 132]:

«формы Судебника утверждали завещательную волю феодала, а не отменяли ее».

При всем уважении к ученому с этой констатацией невозможно согласиться. С конца XV века даже правильно оформленного завещания, где поименно перечислены холопы, отпускаемые на волю, недостаточно. Двадцатая и сорок третья статьи прямо говорят: для этого необходимо только и исключительно отпускная грамота им лично подписанная. Духовная дает повод обратиться в боярский суд с прошением выполнить посмертную волю господина. Судья-боярин подтверждает (разрядка моя – А. C) духовную грамоту. Взамен действия формального, о котором говорит Зимин – утверждение духовной, то есть обычного перепечатывание, мы имеем дело с иным дискурсом, где холоп-истец должен доказать неправомочность ответчика-нового господина. А посему тезис Зимина [4, c, 133]:

«духовная давала < … > надежный материал, на который холоп мог ссылаться: в завещаниях назывались поименно или освобожденные лица, или те, кто передавался наследникам при отпуске остальных на волю»

недостаточен.

Судебник 1497 года возник в иные по сравнению с Пространной Правдой времена. Татары не половцы, а Всеволодовичи не Мономаховичи или Ольговичи XII столетия. Иван III вводит в Судебник 56 статью [5, c, 274]:

«А холопа полонит рать татарскаа, а выбежит ис полону, и он слободен, а старому государю не холоп».

Текст статьи позволяет сделать несколько выводов. Во-первых, плен более не рассматривается как важный источник охолопования. Во-вторых, ментальность правителей Северной Руси не схожа с мировоззрением их предков IX – XII веков. Они истинные государи, а населяющие север Восточно-русской равнины их подданные, дети. Главная обязанность любого государя – не терять подданных. А потому, убежавший из татарской неволи холоп, более не холоп.

Кроме ключников сельских средневековая Русь знала и взявших ключ городской. 66 статья, позиционируя этот «ключнический отряд» особо оговаривает, взявшие городской ключ не охолопвоваются. Заметка важная, но, к сожалению, трудно поддающаяся анализу. Черепнин связывал изменение в положении городских ключников с массовым роспуском московским правительством боярских послужильцев в конце XV века. Это замечание можно дополнить наблюдениями над духовными грамотами. В XV века верхушка холопов-слуг получала освобождение, как правило, по великокняжеским грамотам. Сложившаяся практика получила законодательное подтверждение в Судебнике по А. Г. Поляку, норма о городском «ключе» — первый шаг [17, c, 55]:

«к установлению льгот по отношению к городскому населению», а Судебник гарантировал «наймиту-горожанину охрану от угрозы похолопления».

Логически все должно идти именно так. Но состав и происхождение городских ключников XV века пока изучить не удается, а поэтому заманчивая гипотеза Поляка еще не может быть обоснована конкретным материалом.

Судебнику 1497 года сполна присущи все недостатки документов подобного рода. Он имеет дело с раритетами, вещами и феноменами уже проверенными временем, обладающими многовековой историей, и быть может, ставшими архаикой. De jure холоп Судебника 1497 года = холопу Русской Правды. Между тем de facto холоп Московской Руси не ровня своему древнерусскому собрату. Большинство полных холопов XIV – первой половины XVI веков сидят на земле и именуются людьми черными, страдными. Дирекция их эволюции → в крестьянское сословие. Все новации, не говоря уже об инновациях холопского статуса, случившееся в XIV – XV веках остались за пределами шестидесяти восьми статьей Судебника 1497 года. (Новая и многочисленная страта – кабальные холопы никак не упомянуты в Судебнике). Вслед за В. О. Ключевским, пусть и по другому поводу, мы можем с полным основанием заявить[18, ]:

«Для изучающего взаимные отношения московских князей XIV и XV веков их договорные грамоты – довольно коварный источник. Изложенные условия их уже не соответствовали современной им действительности. С этой стороны московские договорные грамоты представляют в некотором смысле исторический анахронизм: они воспроизводят княжеские отношения, несомненно действовавшие некогда, именно в первую пору удельного порядка, в ХIII и разве в начале XIV века, не позднее. С тех пор как Москва начала приобретать решительный перевес над другими княжествами, эти условия скоро устарели и повторялись в договорных грамотах, как затверженные формулы, по старой памяти, вследствие обычной неповоротливости мышления канцелярий, их неуменья поспевать за жизнью. Этот недостаток разделяли со своими дьяками и сами князья. Вот опасность, которая грозит исследователю договорных грамот. Эта отсталость понятий от действительности выступает в княжеских договорах особенно явственно».

То, что историк относил к договорным грамотам, сполна соотносится и к холопским законам Судебника Ивана III.

17,5% пространства Судебника посвящено холопскому праву. Соответствовало такое пристальное внимание законодателя их значению в социальной и экономической жизни Северной Руси XIV – XVI веков? Маловероятно. И Древнерусское государство не страна классической рабовладельческой формации. Что касается Руси удельной и московского периода отечественной истории тренд явно не в холопизации общественно-экономической и политической жизни. Тогда, чем можно объяснить двенадцать статьей Судебника, тот факт, что отпускная грамота прерогатива только великого князя и судей-бояр? На наш взгляд причина в следующем: это время активного складывания и развития института частной собственности. Главная собственность Московской Руси – земля и работающие на ней люди черные и страдные. Поэтому проблемам защиты и неприкосновенности частной собственности Иван III посвятил львиную часть Судебника. К ним без сомнения относится двенадцать статьей так или иначе связанные с холопским статусом Московской Руси.

Аграрные конфликты, межевые споры разбираются в 61-63 статьях. Озаглавленная «о землях суд» 63 статья касается урегулирования аграрных споров. Основа закрепления права земельной собственности, указывает параграф – срок давности искового заявления. Постулат статьи не инновация. Уже дед Ивана III великий князь Василий Дмитриевич предписывал [6, c, 157-159]:

«как дед мой учинил, князь великий, в своей вотчине в великом княжении суд тогды о землях и о водах за пятнадцать лет, так и мне, князю великому, послати своего боярина. А хто будет отец наш митрополит в нашей вотчине и отцу нашему послать своего боярина и они, ехав в слободку, также учинят исправу в пятнадцать лет землям».

Сходно с указанной грамотой Василия Дмитриевича действует и Псковская Судная грамота. Ее девятая статья определяет срок давности в 4-5 лет. Задолго до княжения Василия I и принятия Псковом судной грамоты, еще в XIII веке, церковь издала так называемое Правосудие Митрополичье, где исковая давность – три года. То есть, 63 статья не имеет инновационного характера. Что, однако, не помешало, Ивану Васильевичу и его дьякам ввести в текст несколько разительных новинок. Впервые на Руси устанавливаются различные сроки давности [5, c, 452]:

«А взыщет боярин на боярине, или монастырь на монастыре, или боярской на монастыре, или монастырской на боярине, ино судити за три годы, а доле трех годов не судити. А взыщет черной на черном, или поместник на помесчике, за которым земли великого князя, или черной или селской на помесчике, или помесчик на черном и на сельском, ино судити потому ж за три годы, а дале трех годов не судити».

Иски по землям великого князя рассматриваются в два раза дольше [5, c, 459]:.

«А взыщут на боярине или на монастыри великого князя земли, ино судити за шесть лет, а дале не судить».

Иван Васильевич может вернуть утраченное и через шесть лет. С одной стороны, Судебник уменьшает исковую давность в пять раз. В 1483 году в одной из жалованных грамот великий князь определял пятнадцатилетнюю давность. Через четырнадцать лет она снижена до трех лет. С другой стороны, аграрные иски ранжированы. Давность великокняжеского иска в два раза дольше, чем любого другого собственника.

Пытаясь понять эту специфику, Л. В. Черепнин писал [19, с.263]:

««основная масса неразрешенных судебных тяжб касалась, как показывают правые грамоты, именно земель великокняжеских крестьян, захваченных крупными феодалами — боярами и монастырями. Именно по этой линии шла главным образом борьба за землю. Отсюда — несколько повышенный срок давности в отношении именно этой категории дел».

Нам не кажется утверждение академика абсолютно безапелляционным. Во-первых, количество грамот не лакмусовая бумажка, с помощью которой можно установить магистральную линию аграрного противоборства XIII – первой половины XVI веков. Во-вторых, Судебник принят 1 сентября 1497 года, исковая давность по землям великокняжеским шесть лет. Кто, тот фигурант, что в первой половине 90-х годов XV века рискнул самовольно и бесчинно приватизировать земли такого государя, как Иван III? В-третьих, аграрные иски Черепнин воспринимал как средство борьбы (обороны) великого князя от посягательств вотчинников светских и духовных. В реальности их компетенция куда шире. В умелых руках это оружие обоюдоострое. Истец может использовать его не только как средство защиты, но и как инструмент нападения.

Шестьдесят третья статья позволяет сделать три вывода. Первый, Иван III заинтересован в приватизации земли. Поэтому за 14 лет исковая давность уменьшена в пять раз, и остановилась на уровне – три года. Второй, Иван III заинтересован не просто в приватизации земли, а одновременно во влечении ее в хозяйственный оборот. Использование земли в севообороте (трехлетним) является фактом, в достаточной степени свидетельствующим о полном хозяйственном освоении участка. Третий вывод. Государь градирует земли по юридической значимости. Пашни и луга великого князя (государственные) имеют двукратную исковую давность, по сравнению с землями частных лиц.

Объяснить эту специфику российского законодательства конца XV века довольно трудно. Предложенная Черепниным мотивация зыбка и непрочна. Мы полагаем, что шестилетний исковой срок давности предопределен: 1. иным дискурсом великокняжеского аграрного иска. Если для частного лица он щит, то для Иоанна Московского – меч. 2. шестьдесят третья статья косвенное и опосредственное свидетельство больших изменений в аграрной сфере Северной Руси в последней четверти XV века. Последние двадцать лет пятнадцатого столетия Иван III активно строил поместную систему. В этом, на наш взгляд, первопричина шестилетнего иска по великокняжеским землям.

63 статья, где вводится принцип разной значимости земельной собственности Московского государства, поддерживается параграфом «о межах». Подобно Белозерской и Двинской уставным грамотам Судебник грозит карой за повреждение или уничтожение межевых знаков, распашку чужой земли. Инновации, как и в случае с 63 статьей не наблюдается, новация и весьма важная, налицо. Не в пример Белозерской и Двинской уставным грамотам Судебник обещает охрану и защиту земельной собственности не только великого князя [5, c, 457]:

«А кто сореть межу или грани ссечет из великого князя земли боярина и монастыря, или боярской и монастырской у великого князя земли, или боярской или монастырской у боярина, или боярской у монастыря, и кто межу сорал или грани ссек, ино того бити книтием, да исцу взяти на нем рубль».

Характерно, что если злоумышленник совершит это с межой и знаком сельского общества, законодатель требует [5, c, 457]:

«А христиане промежу себя в одной волости или в селе кто у кого межу переорет или перекосит, ино волостелем или поселскому имати на том за борам по два алтына и за рану присудят, несмотря по человеку и по ране и по рассужению».

Различны наказания за межевые нарушения, совершенные на земле великого князя, бояр, монастыря и «мира». В одном случае, виновного бьют кнутом и взимают значительный штраф в один рубль. В другом, законодатель ограничивается двумя алтынами. Почему Судебник допускает такой разнобой? Конечно, можно воспринимать градацию карательной функции, как показатель классового характера законодательства Ивана III. Но существует один нюанс, не позволяющий нам полностью согласиться с антагонистическим трактованием. Если перепашут межу на частной или великокняжеской земле наказание амбивалентно. Торговая казнь плюс штраф. Нарушение межи сельского общества предполагает штраф в два алтына. Маловероятно, что боярин или игумен самолично вели рало по чужой меже. Поэтому Иван III предусматривает наказание членовредительское непосредственному исполнителю и штраф в рубль, который выплачивает инициатор захвата. И только штраф, когда инициатор и исполнитель совмещены в одном лице.

Итак, 62 статья имеет не социально-классовый, а имущественный характер. Государство жестко стоит на страже частной собственности. Выше уже говорилось, что этот параграф перифраз 18 статьи Белозерской уставной грамоты и 4 статьи Двинской уставной грамоты. Но Иван и его дьяки не рабски переписали Белозерскую и Двинскую уставные грамоты. И. Ю. Патрикеев внес немалые изменения. Во-первых, защищается любая форма частной и общественной собственности на землю. Не только земля великокняжеская, как в Белозерской и Двинской уставных грамотах, но и вотчины боярина и монастыря, пашня «мира». Во-вторых, серьезно ужесточается наказание. Вывод сделать не трудно. По сравнению с 1397 годом на Руси идет форменная борьба за землю, за собственность.

Шестьдесят первая статья определяет, как и кто должен ставить изгород[5, c, 461]:

«А промежи сел и деревень городити изгороды по половинам; а чьею огородою учинится протрава, ино тому платити, чья огорода. А где отхожие пожни от сел или от деревень, ино поженному государю не городитися, городит тот всю огороду, чьа земля оранаа пашня к пожни».

С одной стороны, это удар, по мнению отечественных либералов XIX века с их тезисом «о бродячем характере средневекового русского оратая». С другой стороны, она показывает, как глубоко проник институт частной собственности в ткань общественно-политического бытия Северной Руси XV столетия. Как и положено, private property разъел основы общинного землевладения. De facto 61 статья свидетельствует: если и были общинные сервитуты на севере Восточно-русской равнины в конце XV – начале XVI веков, они переживали не лучшие времена. Частновладельческие изгороди теснили общинное право со всех сторон. А посему, невозможно говорить об общинных сервитутах на Руси пятнадцатого столетия. Априори, это пережиток былого, к тому же явно уступающий в борьбе с новым.

Всего три статьи из шестидесяти восьми посвятил Иван III проблемам аграрно-межевого характера. Но и этого достаточно, чтобы понять: в Северную Русь пришла Мамона. Социально-экономическая палитра Московского государства кардинально отличается от пейзажа, наблюдаемого в древнерусский период отечественной истории. В отличие от времен Владимира Святого и Ярослава Мудрого институт собственности и связанные с ним параллели безраздельно властвуют в державе Ивана III Грозного.

Ее (Мамоны) проблемы отображены еще в нескольких статьях Судебника. 46 и 47 статьи касаются практики и порядка заключения имущественных сделок. 55 регулирует отношения договора займа. Вопросы завещательного права обсуждаются в шестидесятой статье и проблема найма рабочей силы в пятьдесят четвертой.

Товарно-денежные отношения требуют унификации и регламентации. Попытку произвести последнее предпринял Иван III в сорок шестой и сорок седьмой статьях своего судебника [5, c, 443]:

«А кто купит на торгу что ново, опроче лошади, а у кого купит, не зная его, а будет людем добрым двема или трем ведомо и поимаются у него, и те люди добрые скажут по праву, что пред ними купил в торгу, ино тот прав, у кого поимались и целовании ему нет».

В общем она повторяет и дополняет нормы 56 и отчасти 46 статьей Псковской Судной грамоты. Добросовестное приобретение предполагает наличие двух-трех свидетелей из числа так называемых добрых людей. Судебник, написанный через сто лет после Псковской Судно грамоты либеральнее юридического сборника северо-западной Руси. В Пскове требовалось присяжное свидетельство 4-5 человек, московский государь ограничивается 2-3. Их показание бесспорное свидетельство, не требующее даже присяги со стороны покупателя. 47 статья распространяет принцип предыдущей на чужие земли. Она, в свою очередь, перефразирует 47 статью Псковской Судной грамоты, но с одним значительным отличием. На северо-западе Восточно-русской равнины допускалось, если свидетели не обнаружены, крестоцеловальная присяга ответчика. Судебник отрицает такую возможность. Разбирательство строго обязательно. В независимости готовы или нет истец и ответчик прийти к мировому соглашению – процесс состоится.

Специфика 46 статьи Судебника 1497 года, где по сравнению с 56 статьей Псковской Судной грамоты либерализируется свидетельская база; и сорок седьмой, отрицающий крестоцеловальную присягу ответчика, манифестирует, как далеко за столетие продвинулись товарно-денежные отношения. Их основа рацио. Крестоцеловальная присяга ответчика, априори, зиждется на иных основаниях. Предполагается, что есть безусловная ценность – крест. То есть, отказ от присяги ответчика, даже при явном миролюбии сторон, можно объяснить только одним фактором: базис товарно-денежных отношений целерационален. Основание присяги – ценностнорациональное. Невозможность принять в целерациональном имущественном процессе ценностнорациональные доказательства отвращало судьей Ивана III от признания правомочности крестоцеловального свидетельства [5, c, 460]:

«А которой купець, идучи в торговлю, возмет у кого денги или товар, да на пути у него утеряется товар беэхитростно, истонет, или згорить, или рать возметь, и боярин обыскав, да велит дати тому диаку великого князя полетную грамоту с великого князя печятию, платити исцеву истину без росту».

Ее стержень – целерациональное восприятие бытия. Внешне 55 статья Судебника повторение 54 статьи Пространной Правды. Внимательное прочтение показывает: внутренний посыл абсолютно несходен. Русская Правда полагает возможным отменить рост, если «за не жа пагуба от Бога есть». То есть, законодатель Древней Руси обосновывает несостоятельность должника религиозно-метафизически. Судебник 1497 года легко обходится без подобного иррационализма. Нет злой воли должника, произошла утрата в силу привходящих обстоятельств – заимодавец не получит не состоятельного кредитора головой. Более того, Иван Васильевич запрещает при таком развитии событий взимать рост.

Иначе обстоит дело со злостным несостоятельным кредитором. Подобный феномен (умышленное банкротство) знает и Русская Правда. Но в Киевской Руси наказание передавалось на усмотрение ссудодателя, государство de facto отстранялось от урегулирования дальнейших взаимоотношений заимодавца и должника. Государь всея Руси и Великий князь Московский Иван Васильевич не мог поступить также. Государственный разум, коим сполна был наделен Васильевич, требовал от князя жесткого вмешательства. А потому 55 статья предписывала [5, c, 459]:

«А кто у кого взявши что в торговлю, да шед пропиет или иным какым безумием погубит товар свой без напразднъства, и того исцю в гибели выдати головою на продажу».

Черепнин, вполне обоснованно предположил, что речь идет об охолоповании злостного неплательщика. Московский закон конца пятнадцатого века сурово карал мошенников (de facto перед нами в данном случае классический казус мошеннического действия), он превращал их в холопов.

В шестидесятой статье московский правитель разбирает казус бездуховного наследства [5, c, 457]:

«А которой человек умрет без духовные грамоты, а не будет у него сына, ино статок весь и земли дочери; а не будет у него дочери, ино взяты ближнему от его рода».

Несмотря на кажущийся прикладной характер, значение статьи эпохальное. Юридически отменяется практика известная в Древнерусском государстве, исходя из текста 92 и 93 статьей Пространной Правды. Иван III de facto покончил с так называемым выморочным имуществом. Это инновация, в крайнем случае, для правовой мысли и юридической практики Московского княжества. Сам Иван Васильевич прежде активно и охотно выморачивал, уже образовавшиеся на северо-востоке Руси обширные латифундии. Явное изменение завещательное политики московского князя может быть объяснено одним образом. Земля приобретает все большую и большую ценность. Не следует думать, что это ноу-хау конца XV столетия. Значимость недвижимости хорошо понимали уже деды-прадеды Ивана III. Но, ни Дмитрий Донской, ни Василий I, ни Василий Васильевич не создали непреодолимого барьера на пути выморачизации. И сам Иван Васильевич долгое время продолжал ту же политику. Смена курса объясняется не просто все возрастающей значимостью земли. Одновременно, появилась тесно связанная с землей социальная страта, в коей великий князь кровно заинтересован.

Ищи, кому выгодно, говорили древние. Применив пословицу-алгоритм к 60 статье, отыщем всего один адресат. Поместное дворянство. На наш взгляд, впервые пусть несколько косвенно, но властно и во весь голос заявляет о своем праве российское дворянство. Впервые, мы видим, как законодатель, то есть власть монархическая, спешит удовлетворить нужды и чаяния поместного дворянства. От 1 сентября 1497 года до 20 февраля 1762 года, от Судебника Ивана III до Манифеста о вольности дворянской Петра III долгие 271 год. Но, если искать исток пути, превративший поместное дворянство в привилегированный слой России, он скрыт в шестидесятой статье Судебника 1497 года.

54 статья гласит [5, c, 477]:

«А наймит не дослужит своего урока, а пойдет прочь, и он найму лишен».

Это также не инновация, введенная в русскую жизнь Иваном III. Регуляция договоров личного найма известна уже Псковской Судной грамоте. Простейший анализ статьи позволяет понять, до какой степени изменилась и усложнилась социальная ситуация на севере Восточно-русской равнины по сравнению с XI – XII веками. Договор личного найма, априори, заключает человек лишенный средств производства. Единственное, что он может предложить на рынок – свою рабочую силу. Естественно, подобные неудачники не изобретение пятнадцатого столетия. Известны они и в Киевской Руси. Тогда их звали изгои. Лишенный средств производства изгой Древней Руси, продавал рабочую силу, но не только и даже не столько ее. Одновременно, ставший маргиналом торговал личной свободой. На Руси московской этого нет. Разорение индивида, как видно из 54 статьи, не обязательно ведет к утрате им гражданских прав. То есть, с одной стороны, социальная диверсификация общества на порядок сложнее. А с другой стороны в XIV – XV веках существуют куда более прочные и толстые барьеры, по сравнению с эпохой Мономаха и Святополка II, препятствующие маргинализации.

Как ни странно, но главное, что позволяет наймиту сохранять свои права – ослабление консорционного начала. Разорившийся маргинал-изгой Древнерусского государства; человек, выпавший из консорции. То есть, в его отношении прекратила действовать чудесная и столь объемная формула: члены коллектива обладают одной исторической судьбой. Изгой IX – XIII веков более не может похвастаться этой общностью. Все и всё против него. Когда человек воюет с целым миром исход битвы предугадать несложно.

Конвиксия северо-восточной Руси счастливо избавила наймита пятнадцатого века от подобных перспектив. И лишившись средств производства он не перестает быть ее членом. Особенно хорошо это отображено в 46 статье Псковской Судной грамоты. Ушедший самовольно наймит имел право на получение платы за последний год работы, независимо от проработанного времени. К сожалению, для наймита конца XV века, Судебник 1497 года не предполагал таких вольностей [5, c, 457]:

«А наймит не дослужит своего урока, а пойдет прочь, и он найму лишен».

Но в целом документ, отражающий реалии конвиксионной Северной Руси конца XV века не позволяет быстро и беззастенчиво кабалить разорившихся соплеменников.

Теперь перейдем к самой знаменитой и известной статье Судебника 1497 года. В пятьдесят седьмом параграфе Иван III определил процедуру [5, c, 442]:

«А крестьянам отказываться из волости (в волость), из села в село в один срок в году, за неделю до Юрьева дня осеннего и в течение недели после Юрьева дня осеннего (26 ноября). Дожитое за дворы (крестьяне пусть) платят в полях из расчета рубль за двор, а в лесах полтина (за двор). Если какой-либо крестьянин поживет за кем-нибудь год и уйдет прочь, то (пусть) он заплатит (пожитое за) четверть двора; если поживет два года и пойдет прочь, то (пусть) он заплатит (пожитое за) поддвора; если поживет три года и пойдет прочь, то (пусть) он заплатит (пожитое за) три четверти двора; если поживет четыре года, то (пусть) он заплатит (пожитое) за весь двор».

Юрьев день один из первых протекционистских законов в отечественной юриспруденции. Как любой протекционистский акт, закон о Юрьевом дне направлен на защиту и охранение. Его визави свободная конкуренция. Последняя, априори, предполагает соперничество и поражение слабейшего. Выживают лишь сильнейшие – таково кредо конкуренции. Против этого правила и стоит пятьдесят седьмая статья Судебника 1497 года.

Найдите слабейшего, и ответите на вопрос: кому это выгодно? В реалиях конца XV века поиск не сложен. В последней четверти столетия Иван III активно формирует новый социальный кластер – поместное дворянство. По мысли великого князя, именно оно должно стать становым хребтом будущего могущества наследников Ивана Васильевича. А для того необходима земля. В последней четверти XV – первой половине XVI веков Иван III, его сын и внук спешно и в массовом порядке верстают поместья. На Руси появляется новый привилегированный социальный слой – поместное дворянство. Как и любой новорожденный, он слишком слаб; как и любой новорожденный, он не выживет без опеки и защиты произведшего его. Родитель отечественного поместного дворянства – великокняжеская власть. Как и любой родитель, она всецело стоит на страже интересов долгожданного и любимого чада. В конкретных условиях конца XV века – это Юрьев день. Введя правило, согласно которому крестьянин мог отрекаться всего раз в году (19 ноября – 3 декабря) Государь всея Руси существенно облегчил положение помещика, который в равной и честной конкурентной борьбе, конечно, проигрывал боярину-вотчиннику, не говоря уже о монастыре.

Кто инициировал Юрьев день – начало долгого пути, длившегося сто пятьдесят два года, и завершившегося Соборным уложением 1649 года о вечной крепостной неволи господских крестьян? Помещик.

Итак, к каким умозаключениям можно прийти в результате нашего неполного и недостаточного анализа основных положений Судебника 1497 года?

Судебник Ивана Васильевича, может быть, первый в отечественной юриспруденции документ, поставивший во главу угла Абстракцию. Это прекрасно видно уже в idea fix Судебника 1497 года. Иван III открыто и явственно проводит в жизнь трехчленную систему: Бог-царь-судья.

Суд в конце XV века воспринимается в качестве защитника Истины, Справедливости, то бишь Бога.

Из этого выходит третий посыл нашего анализа. Казус правонарушения в Древнерусском государстве – «обида». Московская Русь под последним понимает «лихое дело». Разница онтологическая. Обида, то есть вред и противостоит ей польза. Лихое дело – зло, оппонентом которого является добро.

Поэтому невозможно согласиться с тезисом об ужесточении наказания в XV – XVI веках, по сравнению со временем Киевской Руси. Разнородно само карательное пространство Древней Руси и Московского государства, не совпадает интенция наказания. В Древнерусском государстве наказание – возмещение, направленное на исправление вреда. В державе Ивана III наказание – воздаяние, и его цель наставление человека на путь истинный. По этой причине крамольник, то есть тот, кто сразу выступил против Справедливости (Бога, викарием которого с одной стороны, является Государь, наместник Господа на земле, а с другой стороны, церковь – Тело Христово, как и совершивший рецидив приговариваются к высший мере). Наказание Древней Руси восстановление поврежденного. Наказание Руси московской – наставление, имеющее цель построение нового, взамен непоправимо разрушенного. То есть, судья Ивана III, в отличие от тиуна Мономаха полагал: «в одну реку не вернуться дважды».

Эта уверенность вершителя делала невозможным состязательный процесс в Московском государстве. Цель последнего – соревнование истца и ответчика во имя развенчания «мучительные сомнения в чьей-то верности и любви». Сверхзадача суда конца XV века принципиально иная. Лучше всего она выражена в феномене «поля». Судебный поединок, столь пропагандируемый законотворцом – преодоление, то есть победа Истины.

Мы не нашли в Судебнике следов сознательного ограничения Иваном III компетенции боярского и наместнического суда. Уместнее говорить о восприятии кодификатором дел как важных особо важных и обычных. Иски двух первых категорий, по мысли Ивана Васильевича, должны разбирать особо авторитетные судьи. То есть, двадцатая и сорок третья статьи Судебника – попытка скрепить молодое государство авторитетным судом.

Статьи, посвященные «холопскому сословию» Московской Руси, проблемам поземельным, имущественным конфликтам и т. д. показывают: на север Восточно-русской равнины пришла Мамона. Товарно-денежные отношения, институт частной собственности и т. п. полностью и безраздельно господствуют в Северной Руси. Общество в сфере экономическо-материальной пытается жить по канонам целерациональным. Поэтому один из параграфов Судебника запрещает крестоцеловальное свидетельство ответчика при разборе дел имущественного характера. Мамона – существо целерациональное. Крестоцеловальная присяга в сущности своей ценностнорацмональна. Находится одновременно в одном пространстве для них невозможно. Судебник указывает, кто должен уступить.

И последнее. В Судебнике 1497 года впервые в полный голос заявляет о себе поместное дворянство. Пятьдесят седьмая статья инспирирована этой социальной группой Московского государства пятнадцатого столетия.

Итак, в чем ноу-хау Судебника Ивана Васильевича? На наш взгляд, это первое явственное проникновение в общественно-политическую жизнь Абстракции. И в то же время это почти безраздельное господство подхода целерационального. (Даже, на первый взгляд, такое иррациональное действие, как судебный поединок, в подоплеке имело рациональную цель – поставить надежный барьер на пути лжесвидетельства).

Библиографический список

1. Полное собрание русских летописей. Т. XXIV. Типографская летопись. Пг., 1921.
2. Веселовский С. Б. Владимир Гусев – составитель Судебника 1497 года. // Исторические записки. М., 1939. Т. 5.
3. Черепин Л. В. Русские феодальные архивы XIV—XV вв. Ч. 2. М., 1948—1951.
4. Зимин, А. А. Россия на рубеже XV—XVI столетий (очерки социально-политической истории). М., 1982;
5. Российское законодательство X-XX веков: — Т. 2: 1985
6. Карамзин Н. М. Примѣчанія к исторіи государства россійскаго. — СПб., 1852. — Т. IV—VI. — С. 157—159.
7. Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею Академии наук. — СПб., 1836. — Т. 1: 1294–1598 гг. — С. 69–72
8. Алексеев Ю.Г. Псковская судная грамота. Текст, комментарий, исследование. — Псков, 1997
9. Струмилин С.Г. Договор займа в древнерусском праве. Опыт историко-юридического исследования. М., 1929
10. Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. СПб.; Киев, 1909
11. Герберштейн Сигизмунд. Записки о Московии. М., 1988.
12. Ожегов С. И.. Словарь русского языка. М., 1970
13. Сыромятник Б. И. История русского государственного права. М., 1909
14. Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1998. Т. 22
15. Павлов-Сильванский Н. П. Феодализм в России. М., 1988
16. Колычева Е. И. Полные и докладные грамоты XV—XVII вв. Архиографический ежигодник 1961. М., 1962
17. Ключевский В. И. Курс лекции по русской истории. М., 1989. Л. 22
18. Черепнин Л. В.Образование Русского централизованного государства в XIV—XV вв. Очерки социально-экономической и политической истории Руси. М., 1960.

---

Все статьи автора «Соляниченко Александр Николаевич»