Со времен Елены Глинской и И.Ф. Бельского, правительство робко и осторожно пытается провести в соответствие с новыми реалиями областное управление, судопроизводство другие отрасли государственной власти. В конце 30-х – начале 40-х гг. XVI в. это еще спорадические, несостоятельные попытки. Активно и основательно через десять лет этим займется молодой царь и группа талантливых и энергичных сановников, ведомая А.Ф. Адашевым. С легкой руки князя А.М. Курбского сия политика войдет в литературу под именем « политика Избранной рады».

В научном сообществе нет единомыслия: кто ее инициировал, какие цели преследовали дельцы Рады, на какие социально-политические силы опирался Адашев с сотоварищами, какая государственно-политическая система сложилась в Московии в результате реформ Избранной рады и т. д. Конспективно, отметим, что одна группа историков отрицает сословно-представительный характер монархии, сложившийся на севере Восточно-русской равнины, благодаря усовершенствованиям Адашева и Сильвестра. Другая находит искомую сословно-представительную монархию в Московском государстве после 1550 г. Касательно социальной базы Избранной рады, одни ищут ее, исследуя компромисс различных элитарных группировок, якобы напуганных размахом восстания 1547 г. и забывших былые разногласия. Им оппонирующие, говорят о консолидации правящего слоя в 50-е – 60-е гг. XVI в. Если цели и мотивация Избранной рады предмет дискуссии, то относительно действий (реформ) и уровня значимости мероприятий ее проведенных – консенсус.

Ранжируя по важности, на первое место, конечно, поставим Земский собор – принципиально новый властный институт, возникший в 1549 г. Затем Судебник 1550 г. И, наконец, губную, земскую и т. д. реформы 50-х – 60-х гг. XVI в. На наш взгляд, уместнее всего вести анализ по возрастающей. От реформ управления, к Судебнику и Земскому собору и далее к выявлению сущностной характеристики политики Избранной рады.

Итак, губная реформа. Какую цель преследовало правительство, что получилось в результате ее осуществления? Полтора столетия управления Москвой четырех последних Даниловичей время коренных и решительных перемен. Привычное, обыденное, устоявшееся, освященное традицией множества поколений бытие необратимо меняется. Как обычно бывает в России, такая трансформация проходила крайне болезненно. Восточная Русь второй половины XV – XVI вв. взбалмошна новациями и инновациями, появляющимися все чаще и чаще, несрабатыванием прежде исправных сдержек и противовесов. Когда общество на переломе, неизбежно со дна поднимается мутно-грязная накипь. Летописи, юридические документы, описание «сарматских» порядков заезжими иностранцами, все в один голос свидетельствуют: во второй половине XV – XVI вв. всплеск разбоев, душегубств, татьбы иных лихоимств. Несомненно, лихой человек Московского царства не просто профессиональный преступник. Большинство лиходеев - маргиналы, выброшенные из колесницы нормальной жизни на очередном крутом вираже русской истории. Лиходейство второй половины XV – XVI вв. не столько явление криминогенное, как социальное. Естественный и отчасти неосознанный протест еще вчера самодостаточных старожильцев и новиков, детей боярских и торговых людей против несправедливости бытия и неспособности власти как-то микшировать, выпавшее на их долю.

Неспособная обезопасить власть оказалась мало пригодной и к эффективному (необратимому) пресечению. Во второй половине XV – первой половине XVI вв. это в-первую очередь, обязанность наместников и волостителей, посланных великим князем на прокормление в уезды и волости Московского государства. Гость в управляемом уезде боярин, окольничий, сын боярский, которому выпала царская милость подкормиться за счет богатого Боровска, Серпухова, Костромы; знал: пройдет год, два, три и он будет отозван обратно в Москву. Главное что должен успеть «чиновник» за этот короткий срок – набить калиту. Для наместника и волостителя Ивана III – Василия III, вверенный уезд или волость только источник самосуществования, средство материального благополучия.

Кормленое наместничество сполна показало себя еще в последней трети XV в. Неуемные аппетиты, алчность великолукского управляющего князя Оболенского – запал мятежа братьев Ивана III, и, в конечном итоге, неудачного для Ахмата похода на север.[2] Уже дед Ивана IV видел все недочеты и минусы наместническо-волостительного правосудия. Уже Судебник 1497 г. строго настрого запрещает судьям брать посулы, обязывает не отказывать истцам и в обязательном порядке принимать заявления к рассмотрению. Уже первый в отечественной истории Иван Васильевич вводит в наместнический суд в качестве обязательной составляющей общинных представителей. Выбранные сельскими и городскими обывателями «лутшие люди» играют роль судебных ассистентов наместника. Их главная задача: свидетельствовать правильность юридического процесса, заверять так называемый судебный список и т. д. Уже Иван III в своем Судебнике говорит о докладе, отбирая у судей, не введенных в ранг боярина-окольничего наиболее важные холопские сделки, дела о татьбе, душегубстве и т. п.[8]

Но этого мало. В целом Судебник 1497 г. в той части, где дело касается беспристрастного, справедливого суда – малоэффективен. Слишком явны противоречивые устремления двух сторон: общества, заинтересованного в социальном мире и стабильности и присланного государем наместника. Хотя со времен Игоря Старого прошло семь столетий, менталитет мало изменился. Кормленый наместник тот же полюдный князь. Трудно сказать хорошо ли Игорь и Ольга защищали социальную справедливость, карали виновных. Наместник и волоститель второй половины XV – первой половины XVI вв. однозначно плохо. Ограничения, придуманные Иваном III, задуманная им форма контроля явно недостаточна. Последний перл московской государственной мысли, вышедший из общего хода правового обустройства второй половины XV – первой половины XVI вв. хорошо описан язвительным В. О. Ключевским. Говорящем о странном обычае, принятом в Московском государстве: биться на кулачках вчерашнего губернатора и недовольных им, и теперь свободных от его управления обывателей. [4]

То есть, меры, предлагаемые правительством, дабы улучшить волостное и наместничье правосудие не давали должного результата.

Новый приступ Кремль начал в 30-е гг. XVI в. После смерти правительницы Елены, князь Бельский одолевший в нелегкой борьбе клан Шуйских, поспешил предоставить губную грамоту Белозерской и каргопольской общинам.

«Обыватели всех классов, “свестясь меж собя все за один”, для поимки и казни разбойников выбирали в каждой волости тех уездов голов из детей боярских, человека по 3 или по 4 на волость, а им в помощь – старост, десятских и лучших людей, которые выбирались из тяглого населения».[1]

Вскоре пал Бельский, поддерживающий его митрополит и дьяки, но вернувшиеся к власти Шуйские и не подумали отменить или как-то корректировать инициативу Гедиминовича. Правительству показалось, что оно, наконец-то, нашло орудие способное уничтожить (или порядком приструнить) разросшееся в конце XV – XVI вв. лихоимство. Белозерская губная грамота, как и последовавшее за ней развитие древнего обычая, известного еще по Русской Правде. С незапамятных времен общество обязано выдавать власти душегубцев. Бельский и его наследники сделали следующий шаг. Губная грамота 1539 г. предоставляет (наделяет, навязывает) региональным обществам право самолично отправлять правосудие (от розыска до казни) на территории удела и волости.

Опыт 1539 г. сочли удачным. Через год предоставили аналогичную грамоту Соли-Галицкой, 23 ноября 1541 г. такую же получил Троице-Сергиев монастырь. Свою лепту внес и Судебник 1550 г. Не в пример случившемуся пятьюдесятью годами ранее, где «лутшие люди» всего лишь ассистенты, свидетели наместничьего суда, творение Ивана IV предписывает: «в суде областных управителей должны были присутствовать особые выборные – земские старосты с присяжными заседателями – целовальниками, которых надобно отличать от прежних сотских, старост и десятских, ведавших сбор и раскладку податей, и вообще хозяйственные дела своих миров. Теперь и компетенция присяжных судных мужей расширилась: они стали принимать более деятельное участие в отправлении правосудия. Им вменялось в обязанность на суде кормленщиков “правды стеречи” или “всякого дела беречи вправду, по окрестному целованию, без всякие хитрости”. Таким образом, они должны были наблюдать за правильностью судопроизводства, охраняя правовой порядок, местный юридический обычай от произвола или неопытности кормленщиков, не знавших или не хотевших знать местной правды, – словом, быть носителями мирской совести. Кроме того. Судебник 1550 г. давал им право блюсти справедливые интересы тяжущихся сторон. Это значение выражено в двух его постановлениях: одно требовало, чтобы на суде кормленщиков присутствовали старосты и целовальники тех же волостей, из которых были истец и ответчик; по другому постановлению, когда пристав наместника или волостеля отдавал обвиняемого или осужденного на поруки и при этом не находил поручителей, то он не имел права ковать этого человека в железа, не явив старосте и целовальникам; в противном случае последние по требованию родственников могли освободить арестованного и даже взыскать для него с пристава бесчестье за неправильный арест. Так земские выборные, став постоянными присяжными заседателями на суде наместников и волостелей, являются посредниками между кормленщиками и своими земскими мирами.[10]

Наконец, в 1555-1556 гг. все колебания отброшены. Власть начинает повсеместно насаживать губные учреждения. 18 января 1556 г. царь издает приговор, именуемый «Уложение по разбойным делам». Документ увидел свет по инициативе Разбойного приказа. Специального учреждения, созданного в Москве в качестве надзорной инстанции за деятельностью губных изб и высшего судебного, исключая царя и Думу, по делам разбойным. С 1539 г. правительство постепенно выводило разбойные дела, совершаемые лихими людьми из веденения наместников и волостителей. Взамен образовывались губные избы, в штат которых входили старосты, избираемые из уездных детей боярских и целовальники, рекрутируемые из окрестного тяглового населения. Губные наказы во многом разнятся с нормами, принятого незадолго до этого Судебника 1550 г. 52 и 56 статьи последнего запрещали казнить лихого человека, если он не признает своей вины на пытке.[10] Через несколько лет Иван Васильевич обосновывает другую максиму:

«лихие люди на пытках оттерпиваются, а если их посадить в тюрьму, то они из нее убегают, или освобождаются другими разбойниками и снова принимаются за разбой». [10]

Поэтому царь предписывает: если пытанный отрицает обвинение, если у судей отсутствуют прямые улики, все решает обыск. Облихование общиной равносильно обвинительному приговору. Изменения, зафиксированные в Уложении 18 января 1556 г. революционны по сравнению с нормами Судебника 1550 г. Последний продолжал традицию аналога года 1497. В основе обоих судебное обвинение, доказательство которого проходит через судебный поединок, принцип состязательности или через крестоцелование, вторжение в сферу юриспруденции принципа сакрально-ирационального. Фундамент губного права сыскно-розыскной процесс, где в качестве искомого принимается признание обвиняемого в содеянном или облихование поручителями. И в том, и в другом случае, налицо, субъективная форма установления юридической истины. [10]

Уже первые губные наказы нацеливают старост и целовальников на правильное проведение обысков. Разрабатывается целая процедура облихования предполагаемого лихого человека. Немало внимания уделяет проблеме и Уложение 18 января 1556 г. Царь разъясняет Разбойному приказу, как быть, при расхождении во мнении обыскных людей. Если обыскные посчитают имярека «добрым человеком» и впоследствии выясниться, что-то лиходей, то уложение обязует подвергнуть некоторых торговой казни и в обязательном порядке собрать выть. [6. с. 39]

И беглого взгляда на приговор от 18 января 1556 г. достаточно, чтобы понять: государство всеми силами пытается ужесточить и усилить круговую поруку. Рассуждая о скупщиках краденного и содержателях притонов, законодатель предписывает взыскивать не только с притоносодержателей, но и получать выть с сотни, в которую входил двор. [6. с. 39]

И. Ф. Бельский, потом Иван IV даруя губные грамоты, всячески подчеркивали, что это реакция правительства на инициативу идущую снизу. Что Белозерская, Каргопольская, Соль-Галицкая грамоты представлены в ответ на просьбу тамошних обывателей. Вполне возможно, хотя назойливый рефрен об общественно хотении губной реформы настораживает. А анализ того же уложения показывает, что не все дети боярские хотели отправлять обязанности губных старост. Им в подобном микшировании вторило тягловое население уезда. Без малого половина статьей приговора побуждают старост и целовальников честно исполнять свои обязанности, грозят карами и наказаниями. Седьмая и восьмая статьи свидетельствуют, что значительное число губных старост не желали принимать присягу, выезжать к службе и т. д. Закон требует с таковыми не церемониться. Сажать в тюрьму, наказывать штрафом и по мере надобности отправлять нетчиков в губы с приставами. Подобно старостам поступали целовальники, люди, назначенные в обыскные, не должно отправляли свои обязанности тюремные сторожа и т. д. Иван IV и здесь решает проблему просто: наказывает ослушников рублем. Если по небрежению сторожей из острога убегут заключенные, то девятая статья приказывает с виновных взыскивать иски людей пострадавших от разбойников. Манкирование обыскными обязанностями в свою очередь ведет к вире рубли с сохи. [6. с. 39]

Уложение января 1556 г. было дополнено и укреплено 28 ноября 1556 г. В этот день Иван IV решительно расширяет круг полномочий губных изб. По всей видимости, уложение о разбоях дало нужный, в пределах аберрации, результат. Губные старосты и целовальники рьяно взялись за розыск душегубцев и разбойников. Власть спешила повторить и развить удачный опыт. К осени 1556 г. земская реформа, если и не завершилась, то набрала необходимый ход. Правительство в массовом порядке ликвидировало институт кормлений, изымало из ведения наместников и волостителей татебные дела. Совокупность причин и вызвала к жизни указ 28 ноября 1556 г. В основных чертах четыре статьи закона повторяют основные пункты «разбойного уложения». Губным чиновникам предписывает неукоснительно вести розыск во всех случаях татьбы – дворовой, лошадей с поля и «всякой животины». Постановление устанавливает суровые кары для лиц, улученных в преступлении. [11, с. 36] Татьба в глазах центральной власти куда теснее связана с общиной, нежели разбой и душегубство. В отличие от Уложения о разбоях новый юридический акт предполагает жесткую поголовную ответственность общины. Если губа окажется не в состоянии указать на татя, староста обязан; точно определить размер и стоимость похищенного и разложить сумму ущерба на население проштрафившейся губы. [11, с. 36] С одной стороны, новация по сравнению с нормами Судебника 1550 г. до определенной степени архаиризирует правовые отношения. Избранная рада возвращается к временам Ярослава Мудрого и Всеволода Ярославовича, расширяет коллективную ответственность общинников за преступления, совершаемые на территории волости. С другой стороны, дельцы Рады пользуются случаем, для провидения политики divide et impero. Указ не определяет, как жители губы будут возмещать заявленный ущерб. Вероятно, волость сама должна решить: кто, когда и в каком размере выплачивает штрафные пени.

Крайне интересна третья статья, где правительство обязывает губных старост регистрировать всех пришлых. De facto это первый прецедент регистрационного контроля в Восточной Руси. (О том же говорить губная грамота Соли-Галицкой и торговым селам Лавры. Но наблюдаются и значительные расхождения. Наказы 1541 г. имеют выборочно-локальный характер. В первом случае, речь идет о посадских людях Соли-Галицкой, во втором о проживающих в торговых селениях монастыря на территории Тверского, Нижегородского, Старорусского уездов). Общеобязательная, общероссийская регистрация датируется ноябрем 1556 г. Староста должен не просто пассивно заносить в реестр имена и прозвища вновь прибывших. Указ требует прояснения: «от чего пошли из той губы в иную губу жить». Характерно, что не заявившее о себе губным старостам автоматически приравниваются к ведомым лихим людям.

В четвертой статье законодатель регламентирует деятельность целовальников. При ненадлежащим исполнении обязанностей последние расплачиваются животом. Если этого недостаточно покрыть ущерб, статья перекладывает обязанность на плечи людей его избравших. Целовальники, избираемые из тяглового населения не губные старосты, рекрутируемые из страты уездного дворянства. Власть обычно не церемониться с первыми и щадит вторых. Уложение о разбоях свидетельствует: если дворянин не желает исполнять обязанностей старосты, не приходит к присяге и не выезжает в назначенную губу, то даже под конвоем пристава, но его доставят в губную избу. Целовальник, отказавшийся служить, бился кнутом и «выкидывался вон из губных целовальников». [11, с. 36]

Указ 22 августа 1556 г. подобно другому акту царя о татях также связан с важнейшей реформой, проведенной Избранной радой – земской. К концу лета 1556 г. древний обычай кормления окончательно ушел в лету. Одновременно изменились полномочия и возможности бывших полновластных управленцев средневековых русских городов и волостей. Суд, общий надзор и т. д. более не дело наместников и волостителей. 22 августа 1556 г. Иван IV окончательно и бесповоротно передает это в местные миры. Губной староста изначально запараллельный с наместником и волостителем, отныне единственный общеуездный судебно-административный орган. Кроме татьбы и разбоя в 60-е – 70-е гг. XVI в. губной староста описывает вотчины опальных бояр. Отводит земли в опричнину и оставляет в земщине, расследует причины и размер запустения новгородских пятин и т. д. De facto главный распорядитель социально-экономической жизни на местах – губной староста.

Этим важным вопросам и новациям и посвящен приговор от 22 мая 1556 г. В первых статьях законодатель регламентирует и определяет средство добывания правосудия второй половины XVI в. – повальный обыск. Феномен известен с незапамятных времен. Отражен он и в Судебнике 1497 г. Но между ним и законодательством внука Ивана III дистанция огромного размера. Повальный обыск конца XV в. это спрос некоторых, так называемых лутших людей общины. В 1556 г. государство требует привлечь к обыску если не всех, то очень многих. Четвертая статья определяет в случае расхождения мнения обыскных людей, решить вопрос квалифицированным большинством. [7, с. 33] Как правильно подметили А. А. Зимин и А. Г. Поляк повальный обыск Избранной рады в соотношении с аналогом конца XV в. предельно расширяется. Взамен десяти – дюжины число обыскивателей доходит минимум до ста, а обычно губной староста привлекал 200-300 человек. Новация любопытная и многозначительная. Избранная рада, взяв курс на коллективизацию юридической ответственности, не может остановиться. Не в пример Судебнику 1497 г., где ярлык, ведомый лихой человек выдается «лучшими представителями общины», указ 1556 г. заставляет участвовать в облиховании всех или почти всех живущих. [7, с. 33]

С одной стороны, правительство, таким образом, подрубает социальную базу лиходейства. Сочувствующий татю, но обвинивший его менее опасен для власть придержавших. С другой, законодатель сполна потрудился, дабы сказки повального обыска не были чересчур гуманными. Власть грозит суровыми карами тем участникам обческа, что обелят ведомого лихого человека. Если выясниться далее не злой умысел, всего лишь ошибка с «обыскных людей, которые его одобрили взять выть». XVI в. – расцвет телесных наказаний, господство в отечественном судопроизводстве пытки. Иван IV, верный себе и времени не ограничивает кары, обрушиваемые на обеливших ведомого лихого человека лишь рублем. Характерно, что не одна статья приговора не рассматривает процесс обратный. Облихование невинного. Нельзя сказать, что на этой дороге нет препон. Приговор запрещает включать в число обыскивателей родственников истца и ответчика, лиц так или иначе связанных с делом и т. д. Но в целом интенция губного права выражена достаточно явно. Ошибка в пользу ответчика и обыскной расплачивается спиной и кошельком. Ошибка в пользу истца и …?

Таким образом, в приговоре от 22 мая 1556 г. явный карательно-обвинительный крен. Подобное до какой-то степени закономерно. Хотя после отмены кормлений почти все полномочия наместников и волостителй перешли в руки губных старост, главное для них поле деятельности – дела разбойные и татебные. Советская историография, может быть. И оправдано видела во всплеске лихоимства второй половины XVI в. проявление роста социальной напряженности и классовой борьбы, естественное желание классового государства совладать со столь беспокойной и угрожающей ситуацией.

Рациональное зерно в подобных построениях - несомненно. Но, на наш взгляд, все было куда страшнее и опаснее, чем казалось отечественным историкам 20-х – 80-х гг. ХХ в. Россия не Германия, однако вывод, к которому пришел Эрих Соловьев в своих исследованиях, может быть распространен и на Русь времен царя Ивана. «Апокалипсические настроения были обусловлены многими обстоятельствами, воспроизводившимися на протяжении всего позднего средневековья: частыми эпидемиями, непрекращающейся феодальной усобицей, страхом перед нашествием турок. И все-таки их прочное укоренение в бюргерской среде имеет вполне определенную материально-хозяйственную подоплеку. Бюргерская апокалиптика ярче любых специальных экономических рассуждений отображает тупиковое положение живого агента только что сформировавшейся независимой частнопредпринимательской деятельности. Для него невыгодно гнаться за выгодой и неразумно вести себя благоразумно. Он не может хозяйствовать по-старому и не может преуспеть, хозяйствуя по-новому. Он отчаивается в той мере, в какой заглядывает в будущее, и совершает тем больше просчетов, чем осмотрительнее живет». [9] В России германская ситуация отягощалась хозяйственно-экономическим кризисом, явственным с 40-х гг. XVI в., переросшим в запустение 70-х – 80-х  годов столетия, катастрофой 1600-1603 гг. и коллапсом Смутного времени. Ergo: разбойники и тати двадцатипятилетнего Ивана IV не просто разбойники и тати. Они ведомые лихие люди (разрядка – А С.).

Этимология понятия ведомый лихой человек занятна. Согласно канонам русского языка лихой человек, лиходей, тот, кто творит лихо, сиречь зло. Противостоящее добру, которое есть в первую очередь, норма. Привычное, устоявшееся опытом ни одного предшествующего поколения установление. [5] Ведомый лиходей творит в отличие от простого лиходея, также известного отечественной юридической мысли XV – XVI вв. зло сознательно и целеноправлено. De facto ведомый лихой человек середины XVI в. не просто конокрад или поджигатель. Это человек осознанно и самоинициативно, о чем свидетельствует прилагательное «ведомый», выступает против системы.

Исходя из всего вышеизложенного, ожидаема, предсказуема тринадцатая статья приговора. Губной староста занимается всем в подведомственной губе, но в первую очередь, разбойниками и татями. Избранная рада ставит перед губой задачу важную – искоренить (воспрепятствовать распространению) ведомых лихих людей. Поэтому законодатель требует от губного старосты «другу не дружите, а недругу не мстити». Исполнение крестоцеловальной грамоты губными старостами, точно это догмат веры православной. Великая цель предполагает соответствующее воздаяние. Те старосты, что не должно исполняют крестоцеловальную запись, пристрастны или не будут доносить на ведомых лихих людей «говорить неправду < …> казнити без милости». Чуть проще, но также сурово смотрит царь на неосознанные оплошности губных старост. Вменяя им в обязанности смотреть за «опустошением» уезда, Иван Васильевич обещает опалу тем из них, кто не потрудиться отписать царю, в Думу, Разбойный приказ или чети о причинах и размерах опустошения. [7, с. 33]

Итак, староста, если так можно выразиться «око государево» в уезде. На него возложена нелегкая ноша установления тишины и спокойствия в тоже бунтующей второй половине XVI столетия. До какой-то степени эта проблема разбирается в 18-ой статье приговора. Она посвящена необоснованному завышению исковых заявлений. Подлинному бичу правовых отношений второй половины XVI в. и явлению пугающему обыденностью в своем распространении. Избранная рада решительно берется за дело. Староста должен периодически оглашать запрещающие подобные приписки царские грамоты. Поскольку, по понятным причинам, правительство сомневалось в действенности этой меры, предполагался и следующий шаг. Получив иск, староста обязан провести повальный обыск, дабы выяснить соразмерность заявленного пострадавшим с его реальным хлебным и денежным «прожитком». При обнаружении приписки в 10-15 рублей, староста ведет сыск только о действительно похищенном имуществе. Если аппетиты истца куда выше и иск превышен в полтора раза, то с пострадавшего взималась пеня. Этим убытки алчного не ограничивалась. При успешном исходе дела, при установлении похищенного оно изымалось в казну. Туда же направлялось конфискованное имущество выявленных разбойников и татей. [7, с. 33]

Попытаемся, хотя бы пунктирно набросать очертания губной реформы, предпринятой Кремлем в конце 30-х – первой половине 50-х гг. XVI в. Трехлетнему Ивану Васильевичу досталось во многом парадоксальное государство. Созданное так быстро и в чем-то даже неожиданно для отца и деда Ивана IV, родовая черта Даниловичей умение терпеть и никогда не торопиться. И тут такой успех. С 1478 по 1505 годы Московия увеличилась в несколько раз. Василий III повторил успех родителя. В 1509 г. пал Псков, в 1514 г. Смоленск, в 1520 г. кончилась история Рязанского княжества. Оно (Московское государство) слеплено Иваном III и Василием III по лекалам если и не негодным, то, несомненно, безбожно устаревшим. Московское государство второй половины XV – первой половины XVI вв. в адимнистративно-менеджеринговом отношении осталось в удельном времени. И после 1462 г. в Восточной Руси господствовала вотчинная модель управления. К концу 30-х гг. XVI в., когда кончилась прежняя трехсотлетняя пора избытка рабочей силы и постоянного роста внутреннего валового продукта, когда медленно, но неотвратимо Восточная Русь вползала в кризис, наместники-кормленщики не подспорье великокняжеской власти. Между тем, как никогда прежде остро жители Боровицкого холма нуждались в последнем в 40-е – 50-t гг. XVI в. Это не только время боярского безвременья, яростных и кровопролитных сшибок Бельских и Шуйских, Воронцовых и Глинских. Россия 10-ти – 20-ти летнего Ивана IV сопоставима и созвучна Западной Европе М. Лютера, Ж. Кальвина, И. Лойолы. В Волжско-окской низменности также как и на берегах Рейна, Сены, Тибра рушилась традиция. В XVI в. европейская цивилизация неохотно и мучительно вступала в следующий цивилизационный виток. Губная реформа Ивана IV это не только и не столько старосты и целовальники, обыскные люди и губные избы. Это изменение правовых принципов. И. Ф. Бельский робко и осторожно, А.Ф. Адашев и царь нахраписто и бескомпромиссно меняли основу основ правовой жизни Восточно-русской равнины. Древняя Русь. Удельные княжества, Москва Ивана III и Василия Ивановича исповедовали состязательный судебный процесс. Быть может, его высшую форму, когда истину добывает не крючкотвор-стряпчий и на государственном коште стоящий обвинитель. Сие поручено непосредственно Богу через судебный поединок или же через крестное целование. Губная реформа, губное право не знает подобного. Взамен состязательности, розыск. Взамен крестоцелования, инквизиционное дознание. Взамен «поля», пытка. Разница между Судебником 1497 г. и губными наказами 40-х – 50-х годов следующего столетия очевидна и громадна. Но и простое перечисление несовпадений прежнего и современного недостаточно. Указы Избранной рады объединены одним – ужесточением наказания, его «коллективизацией», презумпцией виновности.

Ключевский, задаваясь вопросом, чего хотел царь и его пока друзья в 1555-1556 гг., писал: «охрана общественной безопасности – дело не местное, а общегосударственное: почему же это дело нашли нужным поручить выборным представителям местных обществ, а не прямым органам центральной власти? Далее, общество в Московском государстве XVI в. разбито было на множество экономических состояний, различавшихся родом занятий, родом, размерами и отчасти принадлежностью капитала. Это были неустойчивые, подвижные состояния: лица могли переходить из одного разряда в другой и менять или соединять занятия. Государство едва начинало налагать на эти классы сословный отпечаток, распределяя свои службы и повинности между ними по их экономическим различиям. В этой социально-политической дифференциации стали обозначаться три основных состояния, в которых по роду повинностей смыкались дробные общественные классы: то были служилые землевладельцы, обязанные ратной службой, тяглые посадские обыватели, торгово-промышленные люди, тянувшие тягло «по животам (имуществу) и промыслам», и тяглые уездные, сельские пахотные люди, тянувшие поземельное тягло по пашне. Не говорим о духовенстве, которое издавна было обособленно своим церковным служением. Был ли всесословный характер губного управления признаком, что в государстве или народе чувствовалась потребность поддержать или укрепить совместную деятельность зарождавшихся сословий в управлении?». [4]

Верный себе, В. О. Ключевский как всегда отвечает полуимплицитно. Перо академика иногда обгоняло мысль, а непревзойденный афористичный стиль затемнял богатейшее содержание. Но в целом вердикт один. Реальной потребности объединения нет у великороссов второй половины XVI в., если не сказать более. На первый вопрос поставленный Ключевским достаточно сказать всего три слова: тягловый характер государства.

Величие К. Маркcа – классовая теория. Несчастье и беда эпигонов в том, что они эпигоны. Однако эпигоны Александра Македонского – цари; эпигоны Маркса смогли сформировать креативные построения из марксизма, одной из величайших моделей-алгоритмов, объясняющих мир. Глубокий фундамент позволил возвести высокое здание. Советская историография родила концепцию сословно-представительной монархии, якобы берущей свое начало в реформах Избранной рады. А. А. Зимин, Л. В. Черепнин, Н. Е. Носов отвечали на вопросы Ключевского несколько иначе. Губная реформа в интересах класса, и в реальности охраной общественной безопасности занят не местный мир в целом, а тот же класс.

Сейчас не время и не место разбирать, кто прав Ключевский или Зимин? Уместнее поставить еще один вопрос: чего хотел Иван Васильевич добиться губной реформой? Классовая борьба, после того как люди вышли из пещер и образовали первые протогосударства дело обычное. Но иногда она необычайно обостряется. Когда, почему и что она представляет собой в такие эпохи? Что есть многократно участившиеся случаи заведомого лиходейства в первой половине XVI в? В. И. Ленин, описывая революционную ситуацию: дал формулу: верхи не могут жить по-старому; низы не хотят жить по-старому: значительное повышение активности масс, их готовность к самостоятельному революционному творчеству. Под революционной ситуацией в реалиях XVI в. следует понимать не возможность революционного преобразования, то есть радикального, коренного, глубокого, качественного изменения, а ситуацию нарастания социально-политического кризиса с явной устремленностью к глобальному коллапсу. Нечто сходное явно налицо в отечественной истории середины XVI в. Управлять по лекалам вотчинного государства более невозможно, кризис вызывает лихоимство и т. д. То есть, реформы Избранной рады – ответ на системный кризис XVI в.

Как и в любую другую историческую эпоху в Московском царстве Ивана IV он имел одну первопричину – закончился ресурс господствующего тренда.

Губная реформа составная часть целого комплекса реформ, задуманных и осуществленных правительством Избранной рады. Ее братом-близнецом по-праву можно считать земские усовершенствования 50-х гг. XVI в.

Важнейший указ Рады, отменивший архаичное кормление, заложивший основы земского самоуправления второй половины XVI в., пределы компетенции излюбленных голов и земских старост, не дошел до современных исследователей из глубины веков. Единственное, что есть в их распоряжение – «Царский приговор о кормлении и службе лета 7064 от Сотворения Мира», летописный рассказ монаха-книжника, помещенный в Никоновской и Львовских летописях. Как и положено лицу духовному, а не приказному дельцу, неведомый автор следует канонам соответствующего жанра, противным чеканно-казенным формулировкам царских указов и соборных приговоров.

Земская реформа, как и все произведенное Избранной радой, предмет ожесточенной дискуссии. Первое, что оспаривается учеными – год. Зимин, исследуя «темные места» летописного сказания приходит к заключению неутешительному. «Приговор Никсоновской летописи является не законом об отмене кормлений, а публикацией обобщающей многочисленные прежние мероприятия в этой области», которые к тому же «проводились не одновременно, а растягивались на многие годы и проводились по уездно». [4]

Воззрения Зимина не получили широкого распространения в отечественной историографии. Большинство специалистов не считают отрывок, помещенный в летописи сочинением публицистического характера с темным и не ясным содержанием. С. О. Шмидт делит «Приговор» на три части. В первой трети царь, в пересказе летописца пространно, с изрядной долей социально-политической демагогии рассказывает о причинах побудивших его отменить кормление, принять «Уложение о службе», начать земскую реформу. Вторая часть, озаглавленная «О повеление царском» трактует обязанности старост и целовальников. Последняя часть Никсоновской летописи «О рассмотрении государевом» урегулирует положение вчерашних кормленщиков, отныне и навечно лишившихся завидного источника дохода. Все три составляющих «Приговора» имеют отношение к земской реформе, но особенно тесно с ней взаимосвязано так называемое «царское повеление». И здесь мы должны согласиться с Зиминым. [3, с. 180] Неизвестный автор рассказывает о повеление сбивчиво и сумбурно. При желании можно предположить перед нами перифраз губной реформы царя Ивана. [7, с. 33]. На первый взгляд, речь о губных преобразованиях 30-х – 50-х гг. XVI в. Но уже в следующем абзаце никак не укладывается в прокрустово ложе губной реформы, но вполне соответствует стандартам реформы земской. Остается вслед за С. О. Шмидтом признать: изложение этих постановлений столь нечетко, что трудно определить в каком случае, речь идет о земских учреждениях и властях, а в каких о губной избе, ее старостах и целовальниках.

По счастью, Приговор 7064 г. от Сотворения Мира не единственный пощаженный временем источник. Счастливо сложилась судьба у уставных грамот 25 февраля и 21 марта 1552 г., устьянско-устюжеской от 23 мая 1555 г. По всей видимости, первыми, если не брать в расчет грамоту, дарованную в 1551 г. Плесковской волости, ограниченной во времени. Местные обыватели всего лишь на год получили право самостоятельно «вязать и решать», к земскому самоуправлению еще в 1552 г. перешли обыватели русского Приморья. В конце зимы – начале весны 1552 г., как минимум, три двинских волости и Важская земля получили уставные земские грамоты. На севере никогда не было поместно-вотчинного хозяйства. Главный колонизатор XIV – XV вв. пустыножительный монастырь, конечно, пришел и на Двину, и на Вагу, но не здесь цитадель и источник могущества церковно-монастырского землевладения. Зато с незапамятных времен в Поморье кормленщики, присланные Даниловичами. Пожалуй, именно они главный конкурент и раздражитель для сильного и организованного черноволостного крестьянства Двины и Ваги.

В начале 50-х гг. XVI в. до Москвы добрались челобитчики и заявили, что: более неспособны терпеть вопиющую неспособность наместников и волостителей [6, с. 39]. Царь и Рада прислушались к воплю поморских обывателей, и согласились поступить по челобитной. Выбирать лучших людей – земских старост, которые должны судить посадских и волостных людей во всех их делах и управлять ими.

Так был дан старт земской реформе. Преобразования задумывались немалые. Взамен наместников и волостителей оп уездам и волостям предписано избирать по десять излюбленных голов в каждом округе, которые должны судить и во всех земских делах управлять по Судебнику. Взамен единоличного решения наместника, грамоты 1552 г. вводят коллегиальность и непременную гласность земского суда и управления.

Иван IV не был бы Даниловичем, если бы не попытался бы одновременно обеспечит своекорыстный интерес. Соглашаясь с челобитными Поганной Суры и Выи, отменяя ненавистный для поморчан институт кормления, царь не тронул кормленческой таксы. Все грамоты 1552 г. единообразно свидетельствуют. Получив с поморских подданных деньги, Иван разрешил им ведение всех уголовных дел, начиная с душегубства и кончая сыском и судом над разбойниками, татями, поджигателями, костырями, ябедниками и т. д. Земская власть, сформированная на Двине и Ваге в 1552 г. не только судья, это еще и уездно-волостной полицмейстер-администратор. Земские грамоты строго предписывают старостам контролировать куплю, продажу, обмен лошадей, «самогоноварение» и содержание корчм, наблюдать за перемещением окрестных крестьян, дабы не допускать запустения деревень и посадов. [6, с. 39] Иван IV дает земским старостам право выводить из монастырских сел и починков, поселившихся там черноволостных крестьян и т. д.

Грамоты 1552 г. с одной стороны, идентичны тем, что выдавались властью в 1555-1556 гг. А, с другой стороны, имеют специфическую особенность. Поморье не знало губ. Там не было, на взгляд правительства, более лояльных к Кремлю детей боярских. Вся власть после 25 февраля – 21 марта 1552 г. в двинских волостях и в важской земле перешла в руки тяглового населения. Нельзя сказать, что это пугало Избранную раду, но, во всяком случае, озадачивало. Выход был найден на давно проторенной дороге, в хорошо известных воротах..[ 6, с. 39]

В 1552 г. земские люди Двины и Ваги проявили инициативу, бились за право жить без наместников и волостителей. Повторить подобное в отношении устьянской и иных уставных грамот 1555-1556 гг. невозможно. Первое впечатление, от которого трудно отказаться – правительство навязывает реформу местным обывателям. В 1552 г. Иван IV, даруя самоуправление Двине и Ваги, жестко упрекает наместников и волостителей за их неспособность наладить нормальную жизнь в уездах. Мотивация 1555-1556 гг. иная. Не разбойники и тати, с которыми не в силах справиться кормленщики Двины и Ваги, а жалобы самих наместников и волостителй на «нелюбье» местного населения причина реформы. В устьянской грамоте 1556 г. прямо сказано местные обыватели не подчиняются и бьют (вероятно, оскорбляют действием) власти, присланные Кремлем. Ergo анализ причин появления уставных грамот 1552 и 1556 гг. демонстрирует несовпадение подходов. В 1552 г. «инициатором» неспособности выступили разбойники и тати, с коими был не в состоянии справиться коронный наместник и своекорыстны пустыножительный монастырь в массовом порядке перезывающий на свои земли поморских посельчан. В аналогах 1555-1556 гг. ни тать, ни игумен не фигурирует. Если отсутствие второго может быть объяснено «туром вальса» Рады и церковных иерархов, то где корни игнорирования первых? На наш взгляд, разная мотивировка обусловлена разной мотивацией важской и устьянской уставных грамот. Первая – продукт местной инициативы. Вторая волевое решение Кремля. Первая – акт регионального значения. Вторая – общегосударственная политика. В первой грамоте контрагент посадский и сельский обыватель. Во второй, по нашему мнению, боярин, окольничий, сын боярский, лишившийся царской милости – прокормиться в Устьянской волости Устюжского уезда. Ему царь должен объяснить почему, за что. Выход найден. Устьянская уставная грамота прямо свидетельствует: его бьют.

Если отринуть разную казуальность появления на свет устьянской и двинской уставных грамот, что неправильно, то в остальном они почти идентичны (почти). Разница в губе. Не в пример Двине и Ваги, где нет овчинников, не развито условно-поместное земельное держание, в Устюге и Ярославле и того, и другого в избытке. Поэтому Избранная рада изымает наиболее важные татебно-разбойные дела у земских старост и передает их в ведение губным избам. Другое новшество двойной контроль за деятельностью местного самоуправления. С одной стороны, подобно Поморью и Ваги список земских старост утверждается в Москве. Приказные дьяки контролируют земство и наделены правом nie pozwalam. С другой, местное самоуправление под пристальным взором не только сверху. Столь же внимательно за самодеятельностью уездных и волостных обывателей взирает и губной староста.

Вернемся вновь к спору о хронологии земской реформы. Напомним, А. А. Зимин растягивал ее на пять лет и считал, что замена наместников на старост проводилась поуездно. С. О. Шмидт и не он один придерживался другой точки зрения. Реформа в его версии датировалась 1555-1556 гг. Факты говорят в пользу Зимина. Первая волость, ушедшая на кормленный откуп Плисская Владимирского уезда. В 1551 ее обыватели получили право взамен корма волостителю, поставлять оброк в казну. В награду правительство даровало: «судиться меж собой у старост и целовальников, которых сами изберут всей волостью».[ 6, с. 39] В 1552 г. Тем же путем пошли жители Двины и Ваги, но с одним серьезным отличием. Грамоты 1552 г. «вечны», а не темпоральны. Факты за Зимина, их толкование против. Грамоты 1551-1552 гг., октябрьский 1552 г. приговор Думы имели важную особенность, напрочь отсутствующую в устьянской и других уставных грамотах 1555-1556 гг. Главное условие перехода мира на самоуправление – запрос волости. Коли местное общество пожелает освободиться от кормленщика, законодатель предоставит ему такую возможность. В «Приговоре» 7064 г. от С. М. в грамотах 1555-1556 гг. царь к мнению и желанию кормленного уезда и волости не прислушивается. Иван Васильевич освобождает переводит на кормленный откуп всех сверху и чохом. [4, с. 180] Формально А. А. Зимин прав. На Двине в 1552 г. во внешнем обрамление произошла такая же реформа, что и тремя годами позже у ярославских рыболовов, но содержание, сущность внешне одинаковых актов 1552 и 1556 гг. различно. Во-первых, рыболовы не просят освободить их от произвола наместника. Во-вторых, на Двине нет губы. То есть жители Поморья и Ваги более самостоятельны не подпадают под двойной контроль, осуществляемый приказным дьяком и губным старостой на Владимирщине и в Устюгской земле.

Уместнее согласиться с мнением С. О. Шмидта – земская реформа, если видеть ее основные характеристики в создании трехуровневой системы управления: приказ, губа, земство и двухступенчатой контроля: приказ, губа дело не 1551-1556 гг, а 1555-1556 гг.

Исходя из всего вышесказанного, возможно предположение о двух земских реформах, случившихся в середине XVI в. в Московском царстве. Одна характерна для ее северной части и графически может быть выражена так: приказ – земство. Другая для остальной России, когда власть между Москвой и ярославскими рыболовами умудрилась втиснуть губу. Разные подходы к реформе дали несхожий результат. На востоке, юге и западе Московского государства пришло к крепостному праву. Конечно, не только и не столько преобразованием местного самоуправления в 1555-1556 гг. мы обязаны прикреплением крестьян, но в том числе и этому. Она же в Северной Руси родила М. В. Ломоносова.

Итак, что такое земская реформа? Как она сочетается с губой? Какие цели преследовал царь, отменяя одномоментно и почти повсеместно институт кормленщиков?

Легче всего ответить на третий вопрос. «Сущность земского самоуправления XVI в. состояла не столько в праве обществ ведать свои местные земские дела, сколько в обязанности исполнять известные общегосударственные, приказные поручения, выбирать из своей среды ответственных исполнителей “к государеву делу”. Это была новая земская повинность, особый род государственной службы, возложенной на тяглое население. Естественно, такая служба была соединена со строгим надзором и отчетностью местных органов перед центральным правительством. Главной пружиной земских учреждений и было начало мирской ответственности, круговой поруки, проведенной строго и последовательно, и потому основным побуждением к их введению надобно считать потребность в установлении государственной ответственности местных управителей, какой не подлежали кормленщики, несшие только ответственность гражданскую перед управляемыми местными обществами. Такое сочетание централизации и самоуправления было вынуждено политической необходимостью. Успешное объединение Великороссии ставило объединителей в большое затруднение. Собиравшуюся землю надо было не только защищать, но и устроить, а готовых средств и пригодных орудий устроения недоставало. Московские собиратели были застигнуты врасплох собственными успехами, не были подготовлены к последствиям своего дела, отставали от задач, какие оно им ставило. Тогда московское правительство и обратилось к обычному приему своей устроительной политики – требовать недостающих материалов устроения от самого населения: требовался новый расход – оно вводило новый налог; потребовались новые ответственные и даровые органы местного управления – обязательная поставка их была возложена на местное общество. Для обеспечения ответственности этих общественных судебно-административных рекрутов их сделали выборными: выбирать тогда значило отвечать за выборных. Итак, земское самоуправление XVI в. было вызвано обнаружившеюся при новых государственных задачах и потребностях недостаточностью и непригодностью прежних местных правительственных учреждений». [4]

Несомненно, кормленщик, приезжающий в отведенную волость не с целью содействовать государственному благу и народному процветанию, а единственно ради получения кормленного оброка – ненужный и вредный анахронизм. Доставшийся Ивану IV в наследство от вотчинного государства, привыкший действовать самовластно и безотчетно, он валун, мешающий образованию «нормального государства». Реформой 1555-1556 гг. Иван IV и Избранная Рада подвинули, убрали эту препону.

Куда сложнее поддается расшифровки второй вопрос: как сочетались губная и земская реформы? В отечественной исторической науке нет и тени сомнения: они две стороны одной медали, некий симбиотический организм, с помощью которого царь пытался улучшить волостно-уездное управление. На первый взгляд это абсолютно подтверждается источниками. Не принимая в расчет своеобразие Двины и Ваги, обнаружим, что компетенция излюбленных старост параллельна обязанностям губных. Там, где возможно поставить губную избу с ее руководителем дворянином разбой, татьба, душегубство и поджоги разыскивались последним. Иногда единолично, нередко и в товариществе со старостой излюбленным земским. Apriori, если возможно, правительство устанавливало контроль губ над вновь образованными земскими учреждениями. Это и дало многим историкам возможность говорить о синтезе губной и земской реформ, о симбиотической форме местного управления во второй половине XVI в. С одной стороны, всесословная, но с явным пиететом к поместно-дворянской прослойки губа. С другой стороны, сословно рекрутируемое из низших слоев населения – земство.

Сие, несомненно, но институты образованные усилиями Бельского, Адашева и Ивана IV сочетались не только административно-функциональным образом, но и квинтенссенционально. И здесь совпадение шипов и впадин не было столь впечатляющим. Излюбленный староста обладал судебной властью. Государь всея Руси Иван Васильевич даровал им право вязать и решать в делах гражданских, выносить вердикт в отношении подозреваемых в побоях и грабежах. Государь всея Руси Иван Васильевич запретил земским старостам (Двина и Вага не в счет) касаться разбоев, душегубств, поджогов, татьбы. То есть, ведомый лихой человек, человек осознанно и самоинициативно, выступающий против системы не клиент земской власти.

В середине XVI в. круто и решительно меняется сущность судебного процесса, принятого в Московской Руси. Возникает губное право, обращенное к лихим людям. Рассчитанное на иных основаниях, нежели судопроизводство XV – XVI вв. Вместо состязательности сторон – розыск. Вместо креста – кнут. И то, и другое не известно суду земских старост. Весь XVI в. дела к ним попадаемые идут обычным состязательным порядком. То есть, главная квинтенссенциональная особенность излюбленных старост и родившей их реформы, в соотношении с губными преобразованиями 30-х – 50-х гг. XVI в. в том, что их институт, как явление не касается ведомых лихих людей, остается в давно известном поле состязательного процесса.

Итак, что есть земская реформа 1555-1556 годов? Не, то, что губная. Совпадение в страдательном залоге. И губа, и уезд призваны верховной властью исполнять приказы, поручения общегосударственного характера. И губа, и уезд действуют на основании строгой коллективной мирской ответственности, круговой поруки и т. д. И губа, и уезд поспешно и споро создаются Кремлем в условиях ужасающего дефицита региональных правительственных организаций, и столь же явственной неспособности существующих к правильному функционированию. На этом круг полномочий излюбленных старост замкнут. В отношении старост губных Избранная Рада отважно идет дальше. Под них и под их дело меняется право. Ведомый лихой человек объект justice пытошного, сыскного, обыскного, облихованного.

То есть, земские мирские учреждения второй половины XVI в. призваны сохранять, с помощью принципа состязательность статус-кво. Губная изба, имея в своем распоряжении кнут и обыск в состоянии защищать (менять) его

Те, кому, по мысли Ивана III, Ивана IV их предшественников и следом идущих, повезло родить в Московии – должны платить налоги. Блаженные XII – первая треть XIII столетий, когда консорции Полоцка, Смоленска, Турова и Пинска не знали фискальных обязательств перед столицей давно в прошлом. В 30-е гг. XIII в. из азиатских степей на Русь пришли внуки Завоевателя Вселенной. У Чингизидов было другое представление, не совпадающие с налоговым абсентеизмом Древней Руси. Берке, Тохта, Узбек намертво пришили к средневековому русскому кафтану ясачную заплату. Хитрый Калита, затем другие потомки Всеволода III смогли заменить баскаков собственной персоной.

В XIV в. Хромой старец страшно опустошил Орду. Преемники Тохтамыша уже никогда не были столь могущественны, как этот потомок Джучи. Явное ослабление Золотой Орды, ее распад на улусы – бледную тень могучего государства Джучидов не отменило, не ослабило ярмо выхода. Когда ясачные караваны из северно-восточной Руси стали редкими гостями в Сарае, выход, полоненные деньги и т. д. по-прежнему, и в том же объеме собирались великими князьями. В XV в. Ярославовичи и Даниловичи успешно и умело поставили себя на место захиревших сыновей Темуджина.

Пока Московское государство размером с современную область, а населением в пару улиц, Даниловичи легко и просто справлялись со сбором прямых и косвенных налогов, обязуя для этого бояр путных и введенных, тиунов-холопов. Когда во второй половине XV в. княжество разрослось и превратилось в государство, а кормленщики не изменились не на йоту, целиком оставшись в вотчинном прошлом, когда в связи с новыми размерами и характером государства у Кремля возникли прежде невиданная потребность в средствах материально-финансовых; Иван IV, задумался, где добыть алгоритм решения?

Как всегда на высоте оказался А.Ф. Адашев с сотоварищами. Не мудрствуя, лукаво дельцы Избранной Рады по старым, уже отработанным лекалам скроили еще одну земско-государственную повинность. В 50-е гг. XVI в. наряду с губными и излюбленными старостами Московская Русь узнала и голов верных. Уставные грамоты 1555-1556 гг. строго предписывали надзирать и собирать прямые налоги должно земское самоуправление. Но мытарная мысль XV – XVI столетий не остановилась на этом. Русский обыватель середины XVI в. знал не один косвенный налог и сбор. Для их бесперебойного поступления в сундуки Ивана Васильевича и был придуман верный голова. Таможенные пошлины, эксплуатация казенных статей и т. д. стали сдаваться «на веру».

Каждое общество должно выбрать или принять от правительства так называемых верных голов. Им Избранная Рада поручила сбор косвенных налогов. Как и в земской реформе, власть строго грозила неродивым верным. Коль сбор будет меньше назначенного (ожидаемого) со штрафников взыскивалась двукратная неустойка. Если и того было мало, Избранная Рада обращалась к кошелку избирателей.

Верная реформа до странности напоминает другое фискально-податное усовершенствование, случившееся без малого за полторы тысячи лет до отечественного. Магистратурную реформу Римской империи, когда императоры отчаянно нуждаясь в деньгах. И не имея где взять из-за хозяйственно-экономического кризиса конца II – III вв. обязали провинциальные магистраты животами отвечать за сбор налогов. Итог известен. Декурии, прежде столь привлекательные в глазах региональной элиты стали нежеланным и страшным бременем. Верхи античного полиса, особенно в западной части империи, всеми силами избегали сомнительной чести. Абсентеизм местных патрициев привел к разрыву корпоративных связей и т. д. Не только это, но и это тоже сделало Рим вскоре легкой добычей Атиллы, Аллариха и прочих вандалов. В этой связи, невозможно ли отыскать перифраз между верной обязанностью, тяжко опутавшей земское общество и ужасом 455 г., когда вандалы взяли Рим; магистратурной реформой и «воровством» Смутного времени?

Итак, А.Ф. Адашев и Сильвестр, а прежде них еще князь И. Ф. Бельский до неузнаваемости изменили лицо и характер местного управления в царстве Московском. Взамен кормленного наместника почти безотчетного повелителя куском Московской Руси, поставлена губная изба, верные головы и излюбленные старосты. Преобразование столь глобально, что не может остаться без комментария.

В. О. Ключевский, рассуждая о усовершенствование местного самоуправления во времена Избранной Рады, и не видя в Московской Руси середины – второй половины XVI в. сословно-представительной монархии, писал о правительственных агентах близких к местному миру и тем, особенно удобных для центрального правительства. [4] Там, где Н. П. Павлов-Сильванский и историки-марксисты ХХ в. узрели сословно-представительную монархию, он находил тягловый характер государственных отношений.

De facto при всем разночтение подходов В. О. Ключевского, Н. П. Павлова-Сильванского, Л. В. Черепнина, А. А. Зимина, И. И. Смирнова. Б. А. Романова мы видим единый методологический принцип. Все они не сомневались, что губная, земская реформы Ивана IV, как и верное управление едины в своей сущности, и их необходимо изучать в комплексе.

На наш взгляд, посыл весьма уязвимый для критики. Земская реформа отменяла единоличного наместника и ставила на его место коллективного земского старосту. Конечно, можно без конца цитировать литвина Михалона и язвительные строчки Ключевского о губернаторе, который по истечению срока полномочий на кулачках бьется с недовольными обывателями. Но и до 1555-1556 гг. правительство вполне могло призвать к ответу, приструнить распоясывавшегося наместника. Замена одного наместника на десять обществом избираемых старост – смена декораций; пространство сцены осталось без изменений. Как и прежде миры обложены кормленной таксой. Раньше она шла в кошт наместника, теперь в казну государя. Уставные грамоты указывали старостам вести дела обычным для наместнического суда состязательным путем. Ergo земская реформа никак не затрагивала modus vivendi рядового поселянина и посадского жителя Восточной Руси второй половины XVI в.

Повторить подобное в отношении верного управления предельно затруднительно. Правительство, озабоченно пытающееся отыскать финансовые резервы, повторило опыт римских императоров. В государстве ни в чем несравнимом с Московским царством, он привел к последствиям негативным. Слабела корпорация, хирели торгово-ремесленные слои города. Отчасти из-за меньшего развития товарно-денежных отношений в Восточно-русской равнине XVI столетия, нежели на Аппенинах III в. н. э., отчасти из-за событий русской истории 60-х гг. XVI – 10-х гг. XVII вв. отечественные деловые круги миновала горькая римская чаша. Но, одно, несомненно, обязанности возложенные царем в 1551 г. на двух московских торговцев и двадцать белозерских – отвечать животами за таможенные сборы города, тяготила торгово-промышленный класс средневековой Руси. Верное управление меняло (несло в себе угрозу изменения) modus vivendi у так называемых лучших людей. Ключевский обоснованно замечал по этому поводу.

«Ежегодно множество лиц отрывалось от своих частных дел, чтобы по выбору, по очереди или по назначению исполнять эти тяжкие казенные поручения с опасностью разориться» [4]

И, наконец, губная реформа. Начатая до земской, и затем связанная, пристегнутая к ней, она «ягода другого поля». Бельский и Адашев, меняя «народного заступника» в делах лиходейских, давая отставку наместникам и волостителям и возводя на их место общесословную губную избу, донельзя перетормошили привычный, обыденный для человека середины XVI в. modus vivendi. Инквизиционный процесс не изобретение 1539-1556 гг. Знает его и Судебник 1497 г., известен он и Псковской судной грамоте. Но до губных наказов 40-х – 50-х гг. XVI в. это маргинальная струя правотворческой мысли Восточной Руси. В Московии царствует другой принцип (состязательности), берущий на вооружение иные инструменты достижения истины. Губные избы круто и бесповоротно меняют основания правоприменения. Убийцы и разбойники, тати и поджигатели отныне разыскиваются сыском инквизиционным. Норма не совсем нова. О том же говорит Судебник деда Ивана IV. Разница, меняющая все, скрыта в деталях. В конце XV в. даже в отношении ведомого лихого человека пытка вторична; в губной избе она основа добывания истины и правды. В конце XV в. участвуют в обыске «лучшие люди». Губные наказы побуждают к тому всю общину. Судебник 1497 г. все-таки ищет истину. Последняя интересна также и губному праву. Но его вожделенный объект не veritas, а покарание виновного и коллективная ответственность общины в судопроизводстве. Элементы не известные, либо на задворки, отодвинутые в праве XV – первой половины XVI вв. в юридических актах, формирующих губные учреждения альфа и омега всего. Вывод, на наш взгляд, лежит на поверхности – губное право кардинально меняет modus vivendi русского человека второй половины XVI в.

Кроме modus vivendi существует еще modus operandi, как обстояло дело с ним? Наместники и волостители не изобретение Ивана III, Ивана IV. Горододержавцы и облостеначальники фиксируются по летописным известиям княжения Дмитрия Донского, Василия I. Одно, несомненно, они прошли длинный путь исторического развития, меняясь совместно с эпохой. Тезис Ключевского, что наместник своеволен и безотчетен в своих действиях, красив, но малосодержателен. В реальности Кремль со времен Ивана III сделал немало, чтобы ошорить бояр, окольничих, детей боярских, получивших кормление. В последней четверти XV – первой половине XVI вв. была разработана целая система постепенного сокращения властных полномочий правителей уездов и волостей. Уже Белозерская грамота 1488 г. предполагает кормленческую таксу, строго определяет урок наместнических прибытков наместника, за рождественский корм получал с сохи вместо 10 печеных хлебов или ковриг 10 денег, вместо воза сена, 2 алтына и т. д. [1] Через некоторое время великие князья вспомнили о своем знаменитом предке и подобно Святой Ольге запретили наместника самолично собирать кормление. Судебник 1497 г. ввел понятие доклада и отныне все наместники, не наделенные правом боярского суда, отправляли дела о разбоях и душегубствах, холопские споры и сделки в центр. В 1497 г. Иван III ввел в качестве ассистентов в наместнических суд так называемых лучших людей. Внук подхватил и развил почин деда. Если в конце XV – первой половине XVI вв. лучшие люди-присяжные заседатели избирались особо для каждого случая, то с 1550 г. в наместническом суде специальная коллегия из старост, целовальников избираемых миром-волостью для судоговорения. Великорусский наместник не каштелян, не староста Западной Руси. В отличие от своего литовского коллеги он стиснут обручами государства.

И все-таки по сравнению с губным старостой, не говоря уже о земском, он – король. Главное отличие кормленщика от земско-губной администрации; в наказах первому ни слова о государственной пользе, народном благе и т. д. Как-бы не контролировало государство наместников и волостителей с помощью доклада и судных мужей, ранжировало срок кормления (редко когда более двенадцати месяцев), они плохо управлялись и управляли. Со второй половины XV в в Московской державе возникла острая нужда в местных управляющих, в людях способных быстро и добротно реализовывать спускаемые сверху установки обустройства Московии. Отечественное боярство мало годилось для этой роли. Захудалый и выброшенный из княжеской когорты потомок Ростислава Мстиславовича Смоленского, Татищев, получив от государя уезд или волость, мгновенно «приобретал разум» Телепнева или Лыкова, подобно первостатейным Рюриковичам желал быть соправителем; правителем, а не управляющим в назначенной волости. Излишни говорить, что губные старосты счастливо избежали такого искуса.

То есть, modus operandi губных старост, наиболее близких по объему полномочий к прежним наместникам и волостителям принципиально другой. Выбранные от страты уездных землевладельцев они не претендовали быть соправителями царя всея Руси Ивана Васильевича, своевольными и безотчетными правителями в родной губе. Это управляющие, рожденные управляющими, готовые и желающие быть только управляющими.

Кормленное наместничество – милость, явленная государем. Руководство губной избой, борьба с ведомыми лихими людьми – ответственность. Верное управление – тягло. Ненужная, и в принципе, разорительная для верного головы обязанность волевым образом навязанная властью. De facto modus operandi верного головы невозможно сравнить с аналогами удельных времен. Наместника и волостителя можно трактовать как угодно, но невозможно представить, что он, исполняя свои обязанности, несет тягло. Modus operandi верного головы новый феномен, неизвестный на Руси Михаила Тверского и Дмитрия Донского, не говоря уже об эпохе Мономаха и Ярослава Осмысла.

Если губной староста шея, верный голова живот, то земский староста походил на хребет, позвоночник новой системы местного управления, разработанной и принятой в середине 50-х гг. XVI в. С одной стороны, он в чем-то дублирует прежние обязанности волостителя и наместника. Но это сходство лишь кажущееся. Также как и для верного головы это ни милость Ивана Васильевича, и даже не пусть суровая, но почетная ответственность (случай с губным старостой); это тягло, обязанность, возложенная царем на местные общества. Недаром уставные грамоты 1555-1556 гг. молчат о челобитных посадских и сельчан Московского царства, просящих Ивана IV отменить кормленное управление и ввести мирское, земское самоуправление.

Итак, в результате реформ местного управления меняется modus operandi региональной власти. Взамен в потенции соправителя (правителя уезда, волости), но никак не управляющего вверенной землей, царь получает последнего. Для одних это ненужное (излюбленный староста) и даже разорительное (верный голова) тягло. Для других (губной староста) многотрудная, но в принципе, желательная обязанность – взять на себя ответственность и управление уездом.

Все вышеизложенное позволяет сформировать таблицу «Эволюция modus vivendi и modus operandi региональной власти и обывателей в результате реформ Избранной Рады».

Таблица «Эволюция modus vivendi и modus operandi региональной власти и обывателей в результате реформ Избранной Рады».

1. Белозерская уставная грамота. lURL:http://www  сonstitutions.ru дата обращения: 27 февраля 2014 г).
2. Борисов Н.С.  Иван III. М., 2006. lURL:http://www. lib.aldebaran.ru (дата обращения: 27 февраля 2014 г).
3. Зимин А. А. Приговор 1555-1556 гг. и ликвидация системы кормлений в Русском государстве //  История СССР. 1958. №.I. С. 180.
4. Ключевский В. О, Русская история. Полный курс лекций. М., 1993. lURL:http://www  royalLib.ru (дата обращения 27 февраля 2014 г)
5. Ожегов С. И.. Словарь русского языка. lURL:http://www slovarozhegova. ru (дата обращения: 27 февраля 2014 г).
6. Приговор о губных делах. // Законодательные акты Российского государства второй половины XVI – первой половины XVII в.: Тексты. Л., 1986. С. 39
7. Приговор о разбойных делах. // Законодательные акты Российского государства второй половины XVI – первой половины XVII в.: Тексты. Л., 1986. С. 33
8. Cудебник 1497 г. Российское законодательство Х-ХХ веков: В 9-ти томах. М., 1985. Т. 2: Законодательство периода образования и укрепления государства. lURL:http://www. twirpx.com (дата обращения 27 февраля 2014 г)
9. Соловьев Э. Ю. Прошлое толкует нас. М., 1991. lURL:http://www  twirpx.com (дата обращения 27 февраля 2014 г)
10. Судебник 1550 года. // Судебники XV—XVI вв. М.—Л., 1952. lURL:http://www  coolReferat.com (дата обращения 27 февраля 2014 г)
11. Указ о татебных делах. // Законодательные акты Российского государства второй половины XVI – первой половины XVII в.: Тексты. Л., 1986. С. 36

Все статьи автора «Соляниченко Александр Николаевич»