Анализ современной историографии военного плена периода Первой мировой войны свидетельствует о том, что проблема соответствующего понятийного аппарата еще не стала предметом активного изучения со стороны историков и историков права, а используемая учеными терминология порой не отличается полнотой, взаимосвязью и логикой. В частности, нельзя не заметить, что отдельные исследователи не вполне четко разграничивают такие категории, как «гражданские пленные», «военнопленные» и «военнообязанные» и, вероятно, по этой причине предпочитают дистанцироваться от вопросов, связанных со статусными характеристиками пленников. К примеру, А.В. Тихонов в одной из своих статей «вменяет в обязанность» Главному управлению Генерального штаба (ГУГШ) наблюдение «за распределением» интернированных гражданских лиц, чем этот орган никогда не занимался, а на Калужского полицмейстера «возлагает» (правда, в виде «исключения») заведывание «всеми делами военнопленных», которыми полицмейстер заведовать просто не мог. Даже в виде исключения [1, с. 68].

Впрочем, справедливости ради надо признать, что предпосылки к отмеченным несообразностям были заложены еще в 1914 г. и, как будет показано нами ниже, самим же отечественным законодателем. В итоге понятийный аппарат плена приобрел, как видно из данных Таблицы 1, все признаки дихотомии, допускающей не просто неоднозначное, а прямо противоположное толкование таких базовых категорий, как «военнопленные» и «гражданские пленные». Правда, указанная дихотомия стала во многом типичной для всех стран-участниц Первой мировой войны и явилась следствием фактического отождествления их военно-политическим руководством двух основных групп субъектов института всеобщей воинской обязанности:

а) лиц, проходящих действительную военную службу в форме непосредственного пребывания в кадрах вооруженных сил в качестве военнослужащих;

б) лиц, проходящих военную службу в запасе в форме периодических сборов (либо переподготовки) в качестве военнообязанных (запасных).

Такой подход, в общем-то, не был лишен известной логики и не противоречил ст. 3 IV Гаагской конвенции «О законах и обычаях сухопутной войны» от 18 октября 1907 г. Значение же его состояло в том, что он позволял вступающему в войну государству задерживать оказавшихся на его территории подданных враждебных держав из числа военнообязанных, способствуя тем самым:

– подрыву оборонной мощи противника путем сокращения имеющегося у него контингента лиц призывного возраста;

– предотвращению передачи врагу сведений, составляющих военную и государственную тайну, носителем которых мог оказаться военнообязанный;

– легитимизации в обстановке военного времени как статуса самого военнообязанного, так и налагаемых на него правоограничений, что приобретало особое значение в условиях отсутствия в действующем международном праве института гражданского плена.

Таблица 1. Соотношение основных терминов и понятий, используемых для обозначения турецких военнопленных и гражданских пленных в российских правовых установлениях и служебной переписке периода 1914–1918 гг. [2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16]

Примечание: Хотя перечень, приведенный в Таблице, составлен применительно к туркам, достаточно очевидно, что он без особого труда может быть адаптирован и к германским, и к австро-венгерским подданным.

Разумеется, данный процесс не обошел стороной и Россию. Так, уже первые циркулярные указания ГУГШ, Министра внутренних дел и штаба Отдельного корпуса жандармов, направленные в органы военного и гражданского управления в период с 23 по 29 июля 1914 г., предписывали: «всех военнообязанных германских подданных задерживать как военнопленных»; «все германские и австро-венгерские подданные, числящиеся на действительной военной службе, считаются военнопленными и подлежат немедленному аресту <…>. Запасные чины также признаются военнопленными и высылаются из местностей Европейской России и Кавказа»; «все австрийские и германские подданные мужского пола от 18 до 45 лет должны считаться военнопленными» и т.п. [17].

Свое окончательное подтверждение такой подход получил в высочайшем указе от 28 июля 1914 г. «О правилах, коими Россия будет руководствоваться во время войны 1914 года». Как следует из п. «б» ст. 1 данного акта, властям в регионах предписывалось «задержать подданных неприятельских государств, как состоящих на действительной военной службе, так и подлежащих призыву, в качестве военнопленных и предоставить подлежащим властям высылать подданных означенных государств, как из пределов России, так и из пределов отдельных ее местностей, а равно подвергать их задержанию и водворению в другие губернии и области» [18].

Однако в силу целого ряда причин социально-политического и экономического характера полное отождествление военнопленных и военнообязанных оказалось на практике целью труднодостижимой. Да и, в общем-то, не слишком желанной. Поэтому еще на исходе июля 1914 г. Советом Министров было высказано суждение, что «принудительное выселение всех без разбора подданных враждующих с нами держав не согласовывалось бы с широкими государственными интересами», а потому в каждом конкретном случае этот вопрос должен решаться индивидуально, «в соответствии как с личными качествами отдельных подданных враждующих с нами государств, так и с расположением данной местности, близостью ее к театру войны, состоянием в осадном или военном положении и т.п. (Курсив наш – В.П.)» [8].

В этой связи ключевые ведомства – военное и внутренних дел – уже к 10 августа 1914 г. пришли к соглашению о том, что военнообязанные «будут находиться в ведении МВД», а Военное министерство станет «распоряжаться только военнопленными, взятыми на театре военных действий» [19]. Правда, соглашение вызвало возражения со стороны Минфина и морского ведомства. И лишь 2 сентября 1914 г. Совмин окончательно поставил в этом вопросе точку, признав, что представленный главой Военного министерства проект нового Положения о военнопленных «распространяется исключительно на лиц, захватываемых на полях сражений, и совершенно не касается тех проживающих в Империи неприятельских подданных, которые подлежат воинской службе в рядах враждебных нам армий и на этом основании задерживаются распоряжением Министра внутренних дел в качестве военнопленных» [6, 12, 20].

Приведенное постановление во многом упорядочило систему отечественного военного и гражданского плена. В сочетании же с комплексом ведомственных актов оно позволило дифференцировать пленников по их правовому положению, основные черты которого, применительно к подданным Оттоманской империи, отражены нами в Таблице 2.

Правда, сам процесс «упорядочения» проходил с заметными сложностями. К примеру, 11 августа 1914 г. Министр внутренних дел потребовал от губернаторов и градоначальников принять меры к тому, чтобы дела о преступлениях интернированных в России «военнообязанных» Центральных держав были «изъяты из общей подсудности и переданы на рассмотрение военных судов» [9]. Помимо того, что Министр внутренних дел не имел права самостоятельно отдавать подобные распоряжения, содержание этого документа стало известно Минюсту и Главному военно-судному управлению… лишь 6 мес. спустя. Причем оба названных органа сразу же дали ему резко отрицательную оценку, считая, что «военному суду могут быть признаны подсудными лишь те лица, которые действующими постановлениями положительно отнесены к категории военнопленных» и «исключение из сего правила не может быть сделано по отношению к так называемым военнообязанным» [21].

Таблица 2. Основные черты правового положения различных категорий турецких пленных, находившихся в России в 1914–1917 гг. [8, 9, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29]

Примечание: Приведенный в Таблице перечень составлен применительно к туркам и не может быть механически перенесен на германских и австро-венгерских подданных.

Печатается с незначительными сокращениями. Полный текст статьи опубликован в журнале «Клио». – 2014. – № 8. – С. 107–109.

1. Тихонов А.В. «Все… поименованные есть турецкоподданные, а потому и были задержаны» // Военно-исторический журнал. 2013. № 5. С. 68–70.
2. Государственный архив Российской Федерации. Ф. 826. Оп. 1. Д. 296. Л. 48об.
3. Там же. Ф. 1791. Оп. 2. Д. 404. Л. 42.
4. Там же. Ф. Р-393. Оп. 43А. Д. 515. Л. 3.
5. Там же. Ф. Р-3333. Оп. 3. 330. Л. 403.
6. Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 1276. Оп. 10. Д. 732. Л. 35–36.
7. Там же. Оп. 14. Д. 449. Л. 77.
8. Там же. Оп. 20. Д. 73. Л. 12–13.
9. Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 970. Оп. 3. Д. 1872. Л. 54–55.
10. Там же. Ф. 1558. Оп. 9. Д. 5. Л. 3.
11. Российский государственный архив Военно-Морского флота (РГА ВМФ). Ф. 609. Оп. 3. Д. 223. Л. 49.
12. Там же. Ф. 417. Оп. 1. Д. 4395. Л. 219–221.
13. Государственный архив Воронежской области. Ф. И-6. Оп. 2. Д. 470. Л. 84.
14. Государственный архив Курской области (ГАКО). Ф. 1643. Оп. 1. Д. 150. Л. 16.
15. Государственный архив Рязанской области (ГАРО). Ф. 212. Оп. 2. Д. 64. Св. 8. Л. 265–269.
16. Государственный архив Тамбовской области. Ф. 4. Оп. 1. Д. 9653. Л. 11.
17. ГАКО. Ф.1. Оп. 1. Д. 8521. Л. 12, 14, 60.
18. Собрание узаконений и распоряжений Правительства (СУиРП). 1914. № 209. Ст. 2104.
19. ГАКО. Ф.1. Оп. 1. Д. 8521. Л. 104.
20. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 9. Д. 22. Л. 622об.
21. Там же. Л. 36–37.
22. СУиРП. 1914. № 281. Ст. 2568.
23. РГВИА. Ф. 1558. Оп. 9. Д. 9. Л. 259.
24. РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 2. Д. 569. Л. 36.
25. Архив внешней политики Российской империи. Ф. 160. Оп. 708. Д. 6142. Л. 2.
26. ГАКО. Ф. Р-322. Оп. 1. Д. 2. Л. 57.
27. ГАРО. Ф. Р-547. Оп. 2. Д. 46. Л. 287.
28. Государственный архив Ярославской области. Ф. 73. Оп. 4. Д. 4570. Л. 3, 12об.
29. Там же. Оп. 9. Д. 659. Л. 4, 44–45, 51–52

Все статьи автора «Познахирев Виталий Витальевич»