Публикация подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта № 14-01-00349.

Новгородская земля уже давно вызывает пристальный интерес со стороны представителей различных гуманитарных дисциплин. Причина ее популярности обусловлена огромной ролью региона в истории и культуре средневековой Руси, создавшей и сохранившей для потомков поистине бесценное культурное наследие.

Несмотря на большое число исследований историков, археологов, лингвистов, этнографов и антропологов по новгородскому средневековью [1, с. 7-55], многие вопросы по-прежнему требуют прояснения. Одним из них является сюжет по носителям этой культуры, тем, кто создавал и сохранял ее. Мы не имеем до сих пор достаточно цельной и полной картины процессов развития народонаселения новгородской Руси с эпохи раннего средневековья до Нового времени.

Отражением сложившейся ситуации являются два противоположных подхода к культуре и населению новгородской земли. Сторонники первого подхода представляют регион как одну из немногих территорий Руси, не находившуюся под игом монголо-татар и поэтому сохранившую язык [2, с.17-22], внешний облик [3] и различные элементы средневековой культуры славян [4, 5].

Вторые, напротив, видят сохранившуюся новгородскую традиционную культуру и ее население как “вторичное” явление, почти не связанное с новгородским средневековьем. Иллюстрацией подобных взглядов является исключение новгородско-псковских диалектов, за исключением Ладого-Тихвинской группы говоров, из северно-русского наречия и включение их в среднерусские говоры [6, с.238-445].

Попытку системного, хотя и схематического рассмотрения процессов движения народонаселения (главным образом “естественного” и пространственного видов) в центральной, коренной части Новгородской земли в период IX-XV вв. и представляет данная статья.

В I тыс. н. э. территория Восточной Европы, включая ее северо-западную часть, была захвачена многочисленными миграциями, связанными с эпохой Великого переселения народов.

В V-X вв. на территории новгородской земли существует культура псковских (псковско-боровичских) длинных курганов, распространившихся от Чудского озера до р. Мологи [7, с.34]. Ее ареал имеет вид огромной подковы, огибающей большое незанятое никем пространство – Приильменье, бассейны Шелони и Ловати, что связано, по мнению ученых, с ландшафтно-хозяйственным фактором [10, с. 19-23; 8, с.19].

Многие археологи (Г.С. Лебедев, В.А. Булкин, В.Я. Конецкий, Н.Е. Носов и др.) называют ее местной культурой, возникшей на прибалтийско-финской основе, с вероятным вкраплением славяно-балтского компонента [8, с.18-20; 7, с.34-35]. В.В. Седов и его последователи отстаивают гипотезу о ведущей роли славян в этой культуре и западноевропейском происхождении первой волны славян на Северо-Западе [9, с.216-217].

В VIII-X вв. возникает и развивается культура сопок, имеющая славянский характер, и занимающая почти все пространство (за исключением северо-западной части) культуры псковских длинных курганов, а также пустое пространство внутри “подковы” [7, с.36]. В последнее время появились доказательства и более раннего, досопочного появления славян (не позднее VII в.) в нижнем Поволховье (городище Любша), вероятно с побережья Балтики [11, с.38]. В южной и западной частях новгородской земли (междуречье Мсты и Мологи, Верхневолжье, под Валдаем и Новгородом) обнаружены памятники “удомельского типа” или “предсопочной культуры” 3-й четверти I тыс. н.э., связанные с раннеславянскими древностями типа прага-корчак лесостепной зоны Восточной Европы [12, с.209].

Автор «Повести временных лет» называет в числе “насельников” новгородской земли в кон. I – нач. II тыс. н.э. «словен ильменских», кривичей, чудь, весь, печеру, югру [13, с.126-128, 209]. Позднее, в XI-XIV вв. вместо обобщенных названий финноязычных народов – чуди и ближних к Новгороду групп “заволочской” чуди летописи называют водь, ижору, карел (“корела”), вепсов(“весь”) и лопарей (“лопь”). К славянскому населению безоговорочно относят только “ильменских словен”. Кривичи, соотносимые с культурой длинных курганов, считаются многокомпонентным образованием, включавшим финноязычные и славяно-балтские элементы.

Каждая из указанных этнических групп занимала определенную “племенную” территорию: славяне – Приильменье, Поволховье, Верхнее Полужье, бассейны нижней и средней Шелони, Полисти, Ловати, Полы, Мсты, Мологи, псковские кривичи – Причудье, Приплюсье, бассейны Великой, частично Ловати, Полы, Мсты и Мологи, водь – западную часть новгородской земли до верховьев рек Луги, Плюссы на юге и Невы на востоке, карелы – Карельский перешеек, ижора – южную часть Карельского перешейка, район нижнего Волхова и р. Ижоры, весь (вепсы) – район Межозерья (между Ладожским и Онежскими озерами), саамы (лопари) – Карелию, Мурманский полуостров, Межозерье и район Онеги и Северной Двины, югра и печера – район между Печорой и Уралом [9, с.230. Рис.65; 14, с.124, 126, 159, 186, 310 и др.]. В тоже время с конца I – начала II тыс. н.э. мы наблюдаем активное расширение этнической территории не только славянами, но и многими финноязычными группами.

В XI-XV вв. славяне расселяются не только по территории новгородских пятин, но и за их пределы, карелы проникают в северную Карелию и район Межозерья, ижора – в район обитания води – на Ижорскую возвышенность, вепсы – севернее р.Свирь, а также в Обонежье и Заволочье [15, с.26-37; 14, с.124, 159, 186]. Одновременно с этим сужается ареал обитания саамов и води. Вследствие небольшой плотности населения наблюдается нередкое чересполосное расположение всех этнических групп.

В кон. I – нач. II тыс. н.э. на основе культуры сопок и псковских длинных курганов в новгородской земле начинает формироваться единая древнерусская культура [7, с.52].

Достаточно быстро наиболее мощной и высокостатусной становится славянская группа, обладавшая, как показывают исследования археологов, наиболее прогрессивной системой хозяйства – пашенным земледелием [16, с.26-27; 17, с.76-77], приведшим к экономическому и демографическому доминированию в регионе. После образования древнерусского государства к этому добавился культурный фактор (славянская письменность и христианство). Поэтому финно-угорское население подвергается активному воздействию славянской культуры и с XII-XIII вв. археологи уже не могут выделить по большинству артефактов этническую принадлежность проживавшего населения [8, с.20].

О том, что этот процесс был обоюдным, свидетельствуют антропологические материалы по славянскому населению Новгородской земли I половины II тыс. н.э., демонстрирующие антропологическую однородность населения [18, с.21-22]. При этом одни антропологи (Н.Н. Гончарова, Б. Малярчук и др.) отмечают генетические связи словен новгородских с балтийскими славянами [18, с.21-22; 19, с.26], другие (С.Л. Санкина) предпочитают говорить об антропологической близости балтов и славян вообще [20, с.56, 67].

Затем, антропологи отмечают постепенную смену краниологических комплексов “с выраженными европеоидными особенностями”, свойственными большей части населения XI—XII вв., на совмещающие европеиодные и восточные черты (“с уплощенным лицом и слабо выступающим носом”) в XIII—XVI вв. [20, С.71, 97-98], что хорошо иллюстрирует процесс интеграции славян и финно-угров в единую древнерусскую общность.

По мнению Г.С. Лебедева и А.С. Герда, древнерусская эпоха на Северо-Западе Восточной Европы (IX-XIV вв.) характеризуется сложением системы историко-культурных зон, “непосредственно приближающейся к этнографической (следует полагать, и лингвистической) группировке русского и иноязычного населения Верхней Руси и сопредельных территорий” [21, с.79; 7, с.43].

В частности, в центральной части Новгородской земли они выделяют “восточноновгородскую”, “западноновгородскую” и “псковскую” историко-культурные зоны [21, с.83; 7, с.52].

Границей между первой и второй зонами называется меридиональная линия по Волхову-Ильменю-Ловати [7, с.52; 22, с.60]. Псковская историко-культурная зона в указанное время ограничивалась низовьями р. Великой, расширяясь в «послекурганное время» (после XIII в.) на среднее течение этой реки [7, с.51-52].

Археологическим обоснованием для подобного зонирования является, прежде всего, наличие двух компактных ареалов курганов с сожжениями, которые, по их мнению, “скорее всего, соответствуют реальной группировке словен новгородских”: восточнее Ильменя (средняя и верхняя Мста-Молога) и западнее его (верхняя и средняя Луга – верхняя Плюсса – Великая) [7, с.43-44]. Ареал культуры курганов с сожжениями в значительной мере перекрывается жальниками XI-XIV вв., созданными главным образом ассимилируемым славянами чудским населением [21, с.80]. На северо-западе ареала, на территории Ижорского плато, происходит появление особой историко-культурной курганно-жальнической зоны, синтезировавшей славянские и финские элементы, по периферии которой открыты могильники води и ижоры. Самостоятельное значение в этот период получают в южном Приладожье приладожская курганная культура, созданная на местной, финноязычной основе [7, С.44-45, 47].

На наш взгляд, приводимые археологические аргументы не позволяют делить новгородскую землю IX-XIV вв. на указанные историко-культурные зоны, поскольку это усредняет этнокультурную ситуацию, различавшуюся в начале и конце указанного периода. Затем, подобное зонирование имеет явный акцент на более древний период истории этой территории, который должен, по признанию авторов, каким-то образом отражаться и в средневековье. Это хорошо видно из признания важнейшей границей в новгородской земле линии, идущей с севера на юг от Ладожского озера, по Волхову-Ильменю-Ловати, которая делит территорию на две части и разграничивает древние массивы прибалтийско-финского и волжско-финского населения [7, с.52].

Важным аргументом для выделения западно- и восточноновгородской зон имеют современные представления о “диалектах” языка древних новгородцев XI-XV вв. Согласно данным лингвистов, древненовгородский язык состоял из древнепсковского, представлявшего “говоры” Псковской земли и, вероятно, смежных с ней частей Шелонской и Водской пятин, восточноновгородского, т.е. “говоров” коренных новгородских земель к северо-востоку и к востоку от Новгорода, а также территории “новгородской колонизации на северо-востоке” и диалекта г. Новгорода и “непосредственно прилегающих к нему районов”, имевшего близкое сходство с древнепсковским, но и отдельные восточноновгородские черты [23, с.5-6]. Как видим, в данной схеме остается неясной языковая характеристика восточных частей Водской, Шелонской, а также южной части Деревской пятин.

Интересные мысли по поводу р. Ловать как возможной восточной границы территории Русы (Старой Руссы), т.е. исключительно в рамках Шелонской пятины, высказывают С.Ф.Платонов и А.Н. Насонов. Они отрицают такую гипотезу и считают, что “Русою” назывался “весь район между рр. Полистью и Полою” [по: 24, с.119-120], т.е. распространяют зону управления Русы и на часть территории Деревской пятины.

Более объективным, на мой взгляд, является выделение на территории центральной части Новгородской земли в конце I тыс. н.э. северо-восточной и юго-западной зон, условная граница между которыми проходила примерно по линии Луга – Валдай. Анализ керамики, проведенный А.В. Плоховым, выявил в культуре сопок две группы славянских памятников, связанных с разными гончарными традициями. Для первой группы, занимающей северную часть региона, характерны “ребристые” (“реберчатые”) горшки (“керамика ладожского типа”), достаточно близкие аналогии которым распространены за пределами культуры сопок у западно-славянского населения на побережья Балтики. Вторая группа (зона) занимает юго-западную часть новгородской земли и ее отличают сосуды “с эсовидным профилем и небольшим венчиком” (“профилированная” керамика), а также слабопрофилированные и баночные сосуды. Формы сосудов из “южной” зоны в значительных количествах встречаются и в ряде памятников северной части Новгородской земли, что свидетельствует об активности носителей “южной” зоны. За пределами культуры сопок профилированная посуда сходного облика характерна в целом для славянских памятников VII-X вв. лесостепи и юга лесной зоны Восточной Европы, и прежде всего, для культуры смоленско-полоцких длинных курганов, что говорит об активном “южном культурном импульсе” в данном районе [25, с.119-124; 26, с.74-81].

В первые века II тыс. н.э. указанные зоны некоторым образом изменяются за счет расширения юго-западной зоны на территории Водской пятины (об этом см. ниже).

Несмотря на многочисленные источники, мы до сих пор не знаем точно ни состава “ильменских словен”, ни путей, которыми они пришли в новгородскую землю.

Даже считавшееся безупречным утверждение Н.Н. Чебоксарова в отношении группы поозеров (северо-западное Приильменье), основанное на антропологических исследованиях, согласно которому «современное население Поозерья в массе представляет непосредственных потомков древних новгородцев”, требует сегодня дополнительных аргументов. Основанием для подобного вывода ученого стали антропологические материалы, согласно которым новгородские поозеры имеют общий с населением верхнего Приднепровья антропологический тип – “ильменский” (или “верхнеднепровский”), что давало дополнительный аргумент в пользу южного, приднепровского происхождения “словен новгородских” [3, с.239-267].

Однако анализ сопок по р. Ловати указывает на то, что сопки в данном районе распространялись не с юга на север, как следовало бы по концепции днепровской миграции славян, а наоборот [16, с.28]. Поэтому выводы Н.Н. Чебоксарова требуют дополнительного уточнения: к какому времени может относиться возникновение единого “ильменского (верхнеднепровского)” антропологического типа и откуда пришли на Ильмень носители этого типа?

Археологическая материалы (керамика, украшения, домостроительство и др.) показывают многокомпонентную основу новгородских славян, связанную с Западной Балтикой и Поднепровьем [7, с.37-38, 40; 25, с.123; 27, с.127]. Существуют артефакты и более общего плана (набор хозяйственно-бытовых орудий, украшения из свинцово-оловянистых сплавов, пластинчато-проволочные и с завитком на конце височные кольца) доказывающие активное влияние более южных районов Восточной Европы на новгородскую землю [25, с.123; 28, с.137-147; 12, с.211].

Интересно, что южный поток движения на север представлял собой не прямолинейное движение по линии юг – север вследствие миграций вдоль водных путей, а целый ряд потоков с юго-запада и юго-востока: вначале через реки бассейна Западной Двины и Днепра, а затем через бассейны Великой, Шелони, Ловати, Полы и Мсты. По мнению ученых, уже с конца I – начала II тыс. н.э. возможно продвижение в район Приильменья “новых групп населения из района Верхневолжья” по так наз. «Серегерьскому пути”, служившему на протяжении веков устойчивой транзитной трассой для “медленных и массовых миграций древних племен” [7, с.36-37]. Население района Верхневолжья было достаточно разнообразным в силу географического положения этих мест: сюда сходились истоки трех крупнейших рек Восточной Европы (Волги, Западной Двины и Днепра), по которым могло совершаться движение населения.

Описывая ареал культуры сопок, исследователи говорят о нескольких районах наиболее массового присутствия населения в VIII- нач. XI в., отмеченных особо плотной концентрацией памятников этой культуры. Таковыми являются нижнее Поволховье, Причудье, верховья Луги, Приильменье, средние течения рек Шелони, Мсты, бассейн Полы, среднее течение р. Ловати, Молого-Мстинский водораздел [7, с.32; 17, с.77-78; 27, с.126, 129-131; 29, с.58-64. Карта 9].

Колонизация с юга и юго-востока в течение нескольких веков II тыс. н.э. могла серьезно изменить демографическую ситуацию прежде всего в юго-западной части новгородской земли. В связи с этим можно говорить о начальном этапе формирования в центральной части новгородской земли до конца XV в. северо-восточной и юго-западной культурных зон. В первой из них доминировали ранненовгородские традиции, во второй эти традиции подвергались более быстрому видоизменению за счет традиций южного происхождения (из юго-западных областей Руси). Конечно, это проявлялось в виде общей тенденции, и в отдельных местах на юго-западе могли сохраняться “островки” старой новгородской культуры.

Проведенные археологами исследования по динамике расселения в ряде районов на протяжении XI-XV вв. показало следующую картину.

Согласно исследованиям Н.И. Платоновой, в районе рек Луги, Оредежа и Плюссы наблюдается преемственность в расположении сопок и древнерусских могильников, а также “резкий демографический подъем и прогрессирующее освоение водоразделов” с XI-XII вв., которое называет “вторичной колонизацией” менее удобных районов [30].

Исследование И.В. Стасюка территории трех погостов в восточной части Ижорской возвышенности, более удаленных от Новгорода по сравнению с Полужьем, показало, что ареал оставившего курганные могильники древнерусского населения XII – XIV вв. ограничивался только районом плодородных карбонатных почв, наибольший массив которых находился на водоразделе. Лишь в конце XIV – XV вв. отмечается масштабный рост территории за счет приречных заболоченных участков с тяжелыми и малоплодородными моренными суглинками по течению рр. Суйда и Оредеж. Таким образом, картина расселения на Ижорском плато была “обратна той, что характерна для большинства русских земель”: в XII – XIII вв. густо заселяются не долины, а водораздел, и “лишь в конце курганно-жальничной эпохи”, в конце XIV – XV вв. начинается «спуск в долины» [31].

Анализ памятников конца I тыс. н.э. – XV в. на территории четырех погостов Деревской пятины (Усть-Волмского, Островского, Черньчевичского и Теребуновского) А.А. Фроловым показало, что до XIV в. наблюдается почти полное совпадение ареалов заселения этих мест. В XIV – XV вв. происходит существенное увеличение ареала поселений, с выходом на “обширные водораздельные участки в бассейне реки Волмы” [32, рис.1-2, с.7].

Указанные материалы свидетельствуют о том, что в центральной части новгородской земли мы наблюдаем более полное освоение земельных ресурсов микрорегионов (“вторичная колонизация”) и, соответственно, серьезный демографический подъем (вероятно, и за счет пришлого населения) главным образом в XIV – XV вв., что говорит о преодолении прежней демографической тенденции и наступлении периода расширенного воспроизводства населения.

Говоря о миграциях и количественных показателях народонаселения, не следует сбрасывать со счетов и характерную для средних веков насильственную миграцию в форме “полона“: военнопленных и мирного населения, особенно женщин и детей. Летописи неоднократно фиксируют эти события с разным исходом: как увод “в полон” на территорию Новгородской земли, так и новгородцев – в соседние русские княжества или за границу (“в немци”, “в Литву”).

Достаточно много свидетельств вывода новгородцами или новгородско-псковским войском пленных (“чуди”, “еми”, “еревы”, “корелы немечской”) дают летописи из северо-западных пограничных земель (1130, 1186, 1190, 1214, 1227, 1311, 1338 гг. и др.). Иллюстрацией может служить эпизод 1227 г., когда новгородцы ходили на Емь и “повоева всю землю, и полонъ приведе бещисла” [33, с.206-349]. К сожалению, обычно в текстах нет указаний на места вывода “полона”. Реже такие походы (например, 1256, 1262 гг.) совершались новгородцами в составе русского или русско-литовского войска [33, с.251, 309-312].

Имеется несколько свидетельств вывода русским войском, в том числе новгородцами, пленных шведов из Ланцкроны (1301 г.), Выборга (1322, 1350, 1411 гг.), а также приботнических карел (1377) [33, с.330-331, 338-339, 361-362, 374, 402]. Известно, что в 1322 г. великий князь Юрий увел полон в Низовскую землю (“на Низъ поведоша”) [33, с.339]. Этот пример свидетельствует о том, что в случае объединенных русских отрядов пленные попадали в различные русские земли, причем приоритет имел великий князь.

Реже встречаются описания вывода новгородским войском пленных (1168, 1200, 1266, 1435 гг.) из южных и юго-западных пограничных земель (Торопецкой земли, Литвы) [33, с.220-418]. Единичные данные вывода русскими войсками (в которых участвовали и новгородцы) полона происходят из юго-восточных, Низовских земель (1148, 1169 гг.) [33, с.214, 221].

Кроме насильственного вывода людей, иногда встречались случаи добровольного перехода населения в новгородско-псковские земли. В 1344 г. после избиения занаровской чуди немцами (“избиша Чюди 14000″), остальные переселились в Псковскую землю (“а избыток убежа в Островьскую землю”) [33, с.357].

С другой стороны, с начала XIII в. наблюдаются многочисленные случаи вывода литовцами пленных новгородцев из западных и южных районов (Торжок, Бежецк, Ловать, Шелонь) (1200, 1225, 1229, 1246, 1253, 1258 гг. и др.). Правда, летописи чаще говорят об удачных погонях и освобождении пленных (“полонъ отьимаша”) [33, с.239-310]. Самым страдающим от внешних набегов местом был Торжок (1181, 1215, 1239, 1340, 1372 и др.). Кроме нападений Литвы, он постоянно испытывал угрозы с востока и юга [33, с.227-372]. В 1239 г. Торжок был захвачен татаро-монголами, а население полностью вырезано [33, с.288-289]. Также имеются единичные сведения о захвате новгородско-псковского населения (в том числе финноязычного) “немцами” и емью, соответственно из западных и северных районов новгородской земли [33, с.270-271, 294].

Другой формой насильственного перемещения являлась “рокировка” региональных элит. Масштабное насильственное переселение новгородской элиты в московские земли (с семьями примерно 7000 человек) и заменой их выходцами из Низовских земель мы видим в конце XV в. Меньшую часть из них составляли бояре, большую – “житьи” люди и купцы [34, с.108-111].

Несмотря на частое отсутствие сведений о конкретных местах размещения таких мигрантов “поневоле”, данный фактор демонстрирует свою значимость для понимания процессов региональной динамики средневекового населения. Затем, в силу географического расположения Новгородской земли фактор “полона” был наиболее существенен для ее южных и западных районов, откуда мы видим постоянно повторяющиеся выводы населения. Вероятно, это способствовало заселению вновь прибывающим населением именно этих мест. Затем, постоянная угроза внешнего нападения неизбежно приводила к большей подвижности населения этих районов, многочисленным уходам в более безопасные северо-восточные районы.

Важным фактором для понимания движения народонаселения являются также материалы по чрезвычайным ситуациям. На демографию, особенно западной части Новгородской земли из-за размещения здесь самых крупных населенных пунктов – Новгорода, Пскова, Старой Руссы, Порхова и других, оказывали давление нередкие моры людей (1128, 1158, 1161, 1215, 1230, 1352, 1360, 1390, 1407, 1417, 1421-22, 1424, 1445 и др.) вследствие неурожая, эпидемий и эпизоотий. Помимо массовой гибели людей, одновременно происходил и уход в другие области [33, с.206-414].

В 1215 г. голод и мор поразил не только Новгород и его округу, но и Водскую землю, в результате чего “Вожане помроша, а останъке разидеся” по другим краям [33, с.253]. Во время мора 1230 г. в Новгороде были вырыты 3 “скудельницы”, которые были заполнены трупами. По словам летописца, только на Прусской улице было похоронено “3000 и 30″ человек, в двух других – “в нѣиже числа нѣсть” [33, с.277]. Во время голода и мора 1445 г. многие новгородцы “разидошася: инии в Литву, а инии в Латиньство, инеи же бесерменом и Жидом ис хлеба даяхуся гостем” [33, с.425].

Еще одним фактором уменьшение населения в центральной части новгородской земли являются колонизационные потоки за пределы новгородских пятин, прежде всего в северо-восточном направлении, которые начали движение в виде промысловых ватаг за мехами и “рыбьим зубом” уже с X-XI вв.

Промысловые экспедиции шли по Волхову, Ладожскому озеру, Свири, Онежскому озеру, где расходились по нескольким направлениям: в Заонежье, к берегам Онежской губы, на Корельский берег Белого моря, на р.Онегу, на Северную Двину. На этих путях, а также на волоках возникали опорные и перевалочные пункты [15, с.27-29]. Судя по характеру колонизации и местоположению путей, которыми шли на север, можно говорить о том, что наибольший вклад в этот процесс связан с Новгородом и ближайшей округой, т.е. опять-таки с западной частью новгородской земли.

Вслед за боярскими промышленными людьми, на Север по проторенным путям устремлялись и крестьяне, а также монахи. Особенно активной стала крестьянская и монастырская колонизации с XIII-XIV вв. По сравнению с промысловой, она была постоянной и “тягучей”, продолжавшиеся в течение многих столетий. [15, с.29-30].

Суммируя вышесказанное, можно говорить о том, что важной тенденцией в движении народонаселения Новгородской земли на протяжении всего рассматриваемого периода являлось расширение славянами и многими финноязычными группами своих “материнских” территорий и чересполосное проживание. Затем, это активная ассимиляция славянами финно-угорского населения в центральной части региона вследствие их экономических, демографических и культурных преимуществ. Наряду с этим отмечается возникновение в кон. I – нач. II тыс. н.э. двух культурных славянских зон – северо-восточной и юго-западной, связанных с разными – западным и южным – культурными импульсами. Во второй из них происходят более быстрые культурные изменения вследствие наибольшей убыли населения из-за неурожаев, эпидемий, войн, северо-восточного вектора колонизации, “рокировок” элиты и притока сюда новых поселенцев из соседних земель. Долгое время демографическая ситуация в Новгородской земле характеризуется простым “наверстыванием”, и лишь в XIV – XV вв. наступает период расширенного воспроизводства населения.

1. Великий Новгород. История и культура IX–XVII веков: Энциклопедический словарь. СПб.: Нестор-История, 2007. 552 с.
2. Опыт диалектологической карты русского языка в Европе с приложением очерка русской диалектологии // Труды Московской диалектологической комиссии. М.: Синод. тип., 1915. Вып.5. VI+132 с.
3. Чебоксаров Н.Н. Ильменские поозеры (Антропология ильменских поозеров) // Труды института этнографии имени Н.Н.Миклухо-Маклая. Новая серия. Том I. Памяти Д.Н.Анучина (1843-1923). М.-Л. Изд-во Акад. наук СССР 1947. С. 235-267.
4. Чичеров В.И., Зимний период русского народного земледельческого календаря XVI – XIX веков. М.: Наука, 1957. 236 с.
5. Дмитриева С.И. Географическое распространение былин (По материалам конца XIX – начала XX в.). М.: Наука, 1975. 113 с.
6. Образование севернорусского наречия и среднерусских говоров: По материалам лингвистической географии / Отв. ред. В. Г. Орлова. М.: Наука, 1970. 456 с.
7. Лебедев Г.С. Верхняя Русь по данным археологии и древней истории // Очерки исторической географии: Северо-Запад России: Славяне и финны /Под общ. ред. А.С. Герда, Г.С. Лебедева. — СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2001. С.31-58.
8. Конецкий В.Я. Население Приильменья в этнических процессах на Северо-Западе в VIII-ХIII вв. (К постановке проблемы) // История и археология Новгородской земли. Новгород, 1987. С. 18-21.
9. Седов В. В. Славяне в раннем средневековье. – М.: Наука, 1995. – 416 c.
10. Долуханов П.М., Носов Е.Н. Палеоландшафты и заселение территории Северо-Запада в IV-X вв. // Новое в археологии Северо-Запада СССР / Отв. ред. В. М. Массон. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1985. С.19-23.
11. Молчанова А.А. Первое появление западных славян на Северо-Западе Руси // Проблемы социально-политического и культурного развития России. Материалы научной конференции молодых ученых «Ключевские чтения» (МПГУ, март 2006). Сборник научных трудов. М.: МПГУ, 2006. С. 36-38.
12. Конецкий В.Я. Чудь “Повести временных лет”: этнокультурная и историческая интерпретация // Новгородика-2006. К 100-летию академика Д.С. Лихачева. Материалы международной научной конференции. Великий Новгород, 2007. Ч.1. С.202-216.
13. Повесть временных лет // Повести Древней Руси. XI-XII века. Л.: Лениздат, 1983. С.24-227.
14. Народы России: Энциклопедия. М.: Большая Российская энциклопедия, 1994. 479 с.
15. Платонов С.Ф., Андреев А.И. Новгородская колонизация Севера // Очерки по истории колонизации Севера. Пг.: Гос. изд-во, 1922. В.1. С.26-37.
16. Конецкий В.Я. Население долины р. Ловать в процессе сложения первоначальной территории новгородской земли // Новгород и новгородская земля. История и археология: Тезисы научно-практической конференции. Новгород, 1988. С.26-30.
17. Конецкий В.Я., Носов Е.Н. Бельский археологический комплекс – древний административный центр Помостья // Новгород и новгородская земля. История и археология: Тезисы научно-практической конференции. Новгород, 1989. Вып.2. С.76-81.
18. Гончарова Н.Н. Антропология словен новгородских и их генетические связи: автореф. дисс… канд. биол. наук. М, 1995. 22 с.
19. Малярчук Б. Следы балтийских славян в генофонде русского населения Восточной Европы // The Russian Journal of Genetic Genealogy (Русская версия). Том 1. №1. 2009. С.23-27. URL: http://ru.rjgg.org
20. Санкина С.Л. Этническая история средневекового населения Новгородской земли по данным антропологии. СПб.: Дмитрий Буланин, 2000. 109 с.
21. Герд А. С, Лебедев Г. С. Экспликация историко-культурных зон и этническая история Верхней Руси // Советская этнография. 1991. №. 1. С.73-85.
22. Герд А. С. Верхняя Русь в свете данных русистики // Очерки исторической географии: Северо-Запад России: Славяне и финны /Под общ. ред. А. С. Герда, Г. С. Лебедева. – СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2001. С.59-71.
23. Зализняк А.А. Древненовгородский диалект. 2-е изд., перераб. М.: Языки славянской культуры, 2004. 872 с.
24. Насонов А.Н. “Русская земля” и образование территории древнерусского государства. Историко-географическое исследование. М.: АН СССР, 1951. 260 с.
25. Плохов А.В. Лепная керамика Центрального Приильменья и славянское расселение (к постановке проблемы) // Новгород и Новгородская земля. История и археология. Новгород, 1992. С. 119-124.
26. Носов Е.Н., Горюнова В.М., Плохов А.В. Городище под Новгородом и поселения северного Приильменья (Новые материалы и исследования). СПб.: Дмитрий Буланин, 2005. 404 с.
27. Конецкий В.Я. К изучению социальных структур славянского населения Приильменья в конце I тыс. н.э. // Новгород и новгородская земля. История и археология: Тезисы научно-практической конференции. Новгород, 1992. с.124-133.
28. Щеглова О.А. Свинцово-оловянистые украшения VIII-X вв. на Северо-Западе Восточной Европы // Ладога и ее соседи в эпоху средневековья. СПб., 2002. С. 134-150.
29. Седов В. В. Восточные славяне в VI-XIII вв. М., 1982. 327 с.
30. Платонова Н.И. Сельское расселение и формирование системы погостов на Северо-Западе Новгородской земли // Археология и история Пскова и Псковской земли / Сост. В.И. Будько. Псков, 1988. URL: http://www.pskovgrad.ru/arkheologija/1146926479-selskoe-rasselenie-i-formirovanie.html
31. Стасюк И.В. Средневековое расселение восточных погостов Копорского уезда Водской пятины. XII – первая четверть XVII вв. URL: http://gatchina.org/history/116/
32. Фролов А.А. К истории формирования средневековой административной структуры на севере Деревской пятины Новгородской земли // Новгородский архивный вестник. Великий Новгород, 2002. № 3. С. 3-12.
33. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов / Отв. ред. М.Н. Тихомиров. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1950. 561 с.
34. Скрынников Р.Г. Иван III. М.: АСТ: АСТ МОСКВА: Транзиткнига, 2006. 288 с.

Все статьи автора «Васильев Михаил Иванович»